Куда ведет последний адрес? По следам «польской операции» НКВД

Этот текст появился в русскоязычном Facebook 30 октября прошлого года, в День памяти жертв политических репрессий, когда в Москве те, кому это важно, выходят к Соловецкому камню и зачитывают имена. Долгая, торжественная, печальная церемония... Соловецкий камень — памятник на Лубянской площади, установленный напротив бывшего здания НКВД, где во время Большого террора пачками подписывались приказы об арестах и расстрелах.

Пост в Facebook написала москвичка Елена Тихонова — одна из тех, кто узнал правду о своих родственниках благодаря «Книге памяти» общества «Мемориал». Бесконечные списки репрессированных, где героиня моей статьи обнаружила фамилии своей прабабушки и ее сына, ставших одними из первых жертв громкой «польской операции» — советских поляков, объявленных «шпионами» и «диверсантами польской разведки». Аресты и расстрелы были повсюду: в центральной России, Сибири, на Дальнем Востоке, на Урале. Шабловы жили в Перми и были арестованы во время первой волны чисток.

«Польcкое дело» началось с приказа НКВД N 00485, подписанного 11 августа 1937 года. Две страницы циркуляра решили судьбу огромного множества простых людей: этнических поляков или просто прихожан-католиков, которые по национальности могли быть белорусами, украинцами, литовцами и даже русскими. Из приказа:

«Основной задачей органов ГУГБ в настоящее время является разгром антисоветской работы польской разведки и полная ликвидация незатронутой до сих пор широкой диверсионно-повстанческой низовки «ПОВ» («Польска организация войскова» — прим. автора) и основных людских контингентов польской разведки в СССР.

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. С 20 августа 1937 года начать широкую операцию, направленную к полной ликвидации местных организаций „ПОВ“ и, прежде всего, ее диверсионно-шпионских и повстанческих кадров в промышленности, на транспорте, совхозах и колхозах.

Вся операция должна быть закончена в 3-х месячный срок, т. е. к 20 ноября 1937 года».

Подпись под приказом — Нарком внутренних дел СССР Ежов.

«В трехмесячный срок...» Действительно, все происходило стремительно и без особых разбирательств. Елена Тихонова узнала все эти чудовищные подробности уже после смерти своей бабушки, Янины Викентьевны Ждановой, в девичестве Шабловой, спасшейся только благодаря тому, что в час ареста она не ночевала дома, а в делах, заведенных на ее маму, Викторию Эдуардовну, и брата Антона, перепутали имя — Нина вместо Янина. Одна буква спасла ей жизнь.

— Лена, ты совсем ничего не знала об этом? Твоя бабушка ни разу не заикнулась о том, что случилось с ее родными?

— Бабушка боялась и пресекала все вопросы. Единственное, что мне удалось узнать от других родственников уже после ее смерти — маму и брата бабушки репрессировали, но их судьба неизвестна. После того, как я нашла их фамилии в списках «Мемориала», я стала разбираться, что же случилось. Я знала, что бабушка была католичкой и выросла в католической семье. Документы из Пермского архива подтвердили, что мои родственники были расстреляны как прихожане костела, в соответствии с тем самым приказом НКВД.

—  Они были поляками?

—  Я до сих пор не знаю точного ответа на этот вопрос. Очень хочется разыскать свои польские корни, потому что я уверена, что они есть. Прабабушка во всех документах записана литовкой. А вот ее умерший еще до «польской операции» муж, мой прадед, был из Польши. Бабушкины друзья говорили, что на самом деле его фамилия —  не Шаблов, а Шабловский. И бабулин старший брат Антось, хоть и родился в Москве, большую часть сознательной жизни провел в Польше. Открытка, которую я нашла в семейном архиве, была написана на польском языке и отправлена в Пермь из Польши. «Мама, папа, привет, у меня все хорошо, надеюсь, и у вас все хорошо. Мы тут посеяли два пуда ржи, больше посеять не смогли, потому что идут дожди. Простите, что такая фотография, она минутная, просто, чтобы вам напомнить. Когда будет время, мы поедем в Янов и сделаем там хорошее фото. Целую вас всех, поцелуйте от меня братика и сестричку». Вот и весь текст. Мне эту открытку перевели совсем недавно. Из нее я узнала, что, оказывается, был еще брат Иосиф, о котором я вообще ничего не знаю, был ли он убит или спасся, нет никаких следов.

— Насколько подробную информацию удалось получить в архиве? Что ты узнала там?

— Достаточно подробную, чтобы понять масштабы этой операции и самые гнусные ее детали, которые получили огласку после хрущевской оттепели. Из Пермского архива мне достаточно быстро прислали не только справку, но и копии следственного дела. Тогда арестовали и расстреляли "за шпионаж" почти всех прихожан пермского костела, куда ходила семья моей бабушки. Виктории Эдуардовне было тогда 54 года, она была домохозяйкой и пенсионеркой, Антону — всего 29, он работал техником-конструктором в проектно-плановом управлении в колхозе. Расстреляли их очень быстро. Арест состоялся 26 сентября, а 23 октября — уже был исполнен приговор... В их деле хранится все — и протоколы допросов, и даже заявление моей бабушки, которая после смерти Сталина пыталась найти какие-то следы. Несмотря на официальный курс реабилитации жертв, по-прежнему царили ложь и подлость. Моя бабушка получила свидетельства о смерти, в которых значилось, что ее мама умерла спустя девять с половиной лет после приговора, в лагере, «от сердца», а брат — «от заворота кишок». К делу приложен бланк для внутреннего использования — документ, с которым работал следователь, когда писал ответ на заявление родственника. Это такой специальный бланк, отпечатанный типографским способом, состоящий из трех частей. В первой половине бланка следователь писал, от кого поступило заявление. Вторая половина — то, что было на самом деле, а именно «расстреляны», а на обороте бланка — третий раздел, в котором была напечатана формулировка «полагал бы» и дальше черным по белому написано: следователь «полагал бы», что надо уведомить Янину Викентьевну о том, что ее родные скончались от таких-то заболеваний... Такова была директива — скрывать истинное положение вещей. А теперь благодаря «Мемориалу» я даже знаю место захоронения. Это большая братская могила рядом с Екатеринбургом, куда сбрасывали расстрелянных со всего Урала.

— Ты участвуешь в акции «Последний адрес». Ты недавно была в Перми, чтобы установить эти таблички?

— Да, есть такой проект, который основали Сергей Пархоменко и «Мемориал», называется «Последний адрес». Очень грустная акция. Но для меня это лучшее, что можно сейчас сделать. Когда находишь всю информацию о своих родственниках, не знаешь, что дальше делать. Теряешься. И тогда выходом становится вот это: ты можешь повесить символическую табличку на стене дома, где прожил до своего последнего дня твой погибший родственник и откуда его забрали, и куда он уже никогда не вернулся. «Последний адрес». Название, по-моему, очень точное. Этим летом, 18 июня, я полетела в Пермь и присутствовала при установке двух табличек на доме № 1 на улице Достоевского, где когда-то жили Шабловы.

История Елены Тихоновой так потрясла меня, что я решила поискать в «Книге памяти» своих родственников... Я нашла там фамилии моих бабушки и дедушки по маме, но скорее всего, это однофамильцы — жили они совсем в другой части СССР...  А может быть, и нет. Это мне еще предстоит узнать.

Мне также захотелось узнать побольше об акции «Последний адрес», и я связалась с представителем Пермского отделения «Мемориала» Александром Чернышовым. Вот что он рассказал.

Всего в ходе «польской операции» в Перми был уничтожен 41 человек: 39 из них были расстреляны, а двое отправлены в лагеря. Из тринадцати табличек, установленных в Перми, четыре относятся к этому делу. Установка таблички — это не просто формальность. Приходят родственники, рассказывают то, что им известно о жизни близкого человека, приносят фотографии. Это акт памяти. Проясняются новые детали, полнее вырисовывается картина всего «польского дела». Конструкторы процесса, чекисты из НКВД, стремились раздуть его как можно больше, привлекая все новых и новых фигурантов. Для них логичнее всего было назначить предводителем польской «шпионской сети» настоятеля пермского костела Франциска Будриса. Отец Франциск Будрис еще в 1935 году, после закрытия костела, уехал в Уфу, где был позже арестован и расстрелян 16 декабря 1937 года. Одного знакомства с Будрисом было достаточно для того, чтобы погибнуть. Так был расстрелян его сосед, Павел Михайлович Вишневецкий. Он не был поляком, хотя фамилия его звучит как польская. Он жил через дорогу, работал электромехаником и заходил в костел помочь с ремонтом электропроводки один-единственный раз, но этого хватило... Вишневецкого расстреляли в один день с Шабловыми. Страшно представить себе этот конвейер… Его жена, русская по национальности, ходила в НКВД и умоляла отпустить мужа. Ее, конечно, впоследствии тоже арестовали. Сначала обвинили в том, что не донесла на мужа, а потом сделали «предводительницей женской ячейки польской диверсионной организации».

Вся операция проводилась с чрезмерной жестокостью и последовательностью. Последний штрих к портрету «польского дела» добавил разговор с историком Алексеем Каменских. Он долгое время провел в архивах, читая протоколы допросов, пытаясь восстановить события, понять логику действий чекистов, представить себе людей, жизни которых так страшно оборвались. Приказ N 00485 запустил машину арестов, которая руководствовалась системой «планов» и «перевыполнений». Целью чекистов было не только найти контрреволюционные организации, но и показать их грозную мощь и опасность, продемонстрировать, что теперь, наконец, они уничтожены.

Какое-то время после того, как костел в Перми был закрыт, община еще продолжала существовать, прихожане собирались на квартирах. Основанием «польского дела» в Перми послужил допрос Ядвиги Константиновны Чеховской, которая сотрудничала со следствием и подписала отредактированный текст. В протоколе этого допроса и содержалась основная «легенда», остальные дела просто подгонялись под нее. Чеховская назвала членов «шпионской организации». Это первые 13 человек, все они принадлежали к католической общине, которая собиралась у нее дома.

Первые аресты и выбитые на допросах показания влекли за собой новые аресты. Это продолжалось до тех пор, пока НКВД не исчерпало всех «дополнительных лимитов» на аресты и расстрелы после приказа Ежова. В ходе допросов люди вели себя по-разному. Чаще всего во время первого допроса все отрицали, но уже на втором-третьем допросе подписывали все, что от них требовали. Допрос часто длился непрерывно, несколько суток подряд. Одни и те же вопросы по кругу, менялись следователи, менялся почерк в протоколе, и в какой-то момент человек ломался и подписывал показания на своих знакомых и на себя самого...

В архивах среди других документов хранятся и протоколы допросов Шабловых.

Антона допрашивали два раза: 26 сентября и 5 октября 1937 года:

— Назовите ваших знакомых. Кто из них работает на оборонных заводах? Вам известна фамилия Будрис? Как вы его знаете?

— Как ксензда.

— Вы были в костеле?

— Да, был, один раз с родителями.

— Вы разговаривали с Будрисом?

— Да.

— Вы арестованы как шпион. Вы признаете себя виновным?

— Нет.

Последний вопрос повторяется дважды. Потом следователь зачитывает показания одного из сломавшихся, в которых он обвиняет Шаблова. Допрос заканчивается тем, что Антон отрицает все обвинения.

 

Протокол допроса его матери, Виктории Эдуардовны Шабловой, прабабушки Елены, отличается от большинства других тем, что он не был ею лично подписан. Стандартная последовательность вопросов. Она называет очень многих из католических знакомых. Говорит о своем сыне, католике и комсомольце. Соглашается со всеми обвинениями. Да, была завербована Будрисом, как и сын. Он собирал шпионские сведения для ксендза. Говорила она это или нет — непонятно, потому что ее подписи нет. Напротив каждого вопроса и ответа — лишь какая-то клякса, похожая на отпечаток пальца...

Еще через два года после описанных событий, в 1939-м, многие из чекистов — следователей в «польском деле» — были расстреляны «за превышение социалистической законности». Только вот на домах этих людей никогда не повесят табличку...

Автор выражает особую признательность Александру Чернышову и Алексею Каменских за экспертную поддержку.