Врач-педиатр, школьная учительница и «Дело калужских теософов»

Мои дедушка и бабушка по отцовской линии принадлежали поколению дореволюционных разночинцев и разделили с ним его трагическую судьбу при советской власти. Оба они происходили из семей православных священников, обоим удалось вырваться за пределы своего сословия, получить хорошее образование и начать продуктивную профессиональную карьеру. Но вполне благополучная жизнь семьи прервалась в «переломном»1929 году.

Начну с дедушки.

Ярослав Владимирович Беккаревич родился в 1882 году в семье священника в Могилевской губернии. Он рано потерял отца. Его мать, многодетная вдова, с большим трудом поднимала детей на скромную пенсию от Синода, много и тяжело работая до конца своих дней. Судьба Ярослава была, казалось, предопределена его происхождением: духовное образование и, скорее всего, церковная служба в зрелом возрасте. Сначала так и было: Мстиславское духовное училище, Могилевская духовная семинария, Духовная академия в Санкт-Петербурге. Юноша всюду хорошо учился, но в разгар русско-японской войны он, не окончив курса, неожиданно покидает стены академии и добровольно отправляется «Во имя Христа братом милосердия» на Дальний Восток. Там он работал санитаром-волонтером в военных госпиталях (сохранился отзыв о его работе от врача военного госпиталя в Харбине), заразился тифом и был эвакуирован в горячке и бреду в Москву.

Молодой организм справился с болезнью, и Ярослав решил стать врачом. Сначала он восстановился в Духовной академии и окончил ее со степенью кандидата богословия, затем начал искать возможность для получения медицинского образования. Поступить в университет в Юрьеве (ныне – эстонский Тарту) не удалось, зато удалось попасть в Военно-Медицинскую академию в Петербурге и получить стипендию. Это старейшее отечественное учреждение ведет свою историю со времен правления Павла I, в начале XX века там преподавали академики Павлов и Сеченов, а ректором состоял сам Бехтерев. В 1912 году Ярослав Беккаревич успешно окончил академию и должен был за стипендию отслужить военным врачом четыре года. Еще студентом, в 1910 году, он женился на моей бабушке, с которой познакомился в Петербурге.

Моя бабушка, Александра Васильевна Орлова (в замужестве – Беккаревич), родилась в 1887 году в семье сельского священника в Калужской губернии. Получила среднее образование в Калужском епархиальном женском училище, специально созданном для дочерей церковно- и священнослужителей. Математику и физику там преподавал сам Циолковский, с которым до конца его жизни у бабушки и ее семьи сохранись дружеские отношения. Мой отец, например, помнил, как бородатый и тогда уже знаменитый основоположник космонавтики запросто заезжал к ним в Калуге в гости на велосипеде и весело шутил с ним, еще ребенком.

Выпускницы епархиального училища готовились на поприща «матушек» (жен священников) или домашних учительниц. Но не об этом мечтала моя бабушка. Проработав до совершеннолетия учительницей в начальной школе, где учителем закона божьего состоял ее отец, она сумела поступить на Естественнонаучные высшие женские курсы Лохвицкой-Скалон в Петербурге и стала дипломированным химиком. Выйдя замуж, она поселилась поближе к родителям и стала преподавателем химии и биологии в женской гимназии города Мосальска (уездного центра в Калужской губернии). Там в 1911 году она родила первенца, моего отца Олега Ярославовича Беккаревича (1911-1994).

С 1913 года семья перебралась в Барановичи, куда мой дедушка был отправлен служить полковым лекарем по окончании академии. Там бабушка преподавала в высшем начальном училище. Там же появился на свет второй сын, Святослав Владимирович Беккаревич (1913-1943), мой родной дядя. Затем началась Первая мировая война, и бабушка с двумя малолетними сыновьями отправилась в эвакуацию в Калугу, а дедушка служил до 1917 года на германском фронте военным врачом. Накануне февральской революции он по плановой ротации медработников был отправлен врачом в тыловой госпиталь в Калуге, где воссоединился с семьей и продолжал уже и при советской власти служить военным врачом в эвакогоспиталях, налаживая попутно систему детского здравоохранения. Во время Гражданской войны у него была не очень длительная командировка в Поволжье для налаживания фронтовой санитарной службы Красной армии, действовавшей против Колчака. Оставив военно-медицинскую службу, дедушка стал работать детским врачом, к 1929 году дослужившись до должности заведующего детским отделением Калужской областной больницы, где его добрым словом помнили еще в 1960-е годы. Судьба свела его однажды с Зиновьевым и Каменевым, которые до своих арестов находились с семьями в Калуге (уже в опале, но еще на свободе): вызванный к больному ребенку Каменева, дедушка как врач осматривал и не очень здорового Зиновьева – и этот факт не укрылся от следователя в 1938 году.

Выполнявшая с 1914 года роль домохозяйки, бабушка с 1924 года вышла на работу и стала химиком в лаборатории Калужского Дорздрава. Вполне благополучная жизнь семьи прервалась в «переломном» 1929 году: бабушка и дедушка были арестованы по коллективному «Делу Калужского теософского общества». Дело это было неплохо изучено в конце XX века, результаты исследований неоднократно публиковались, хотя и несколько однобоко. Изучавшие историю Калужского теософского общества (основанного еще в 1910 году и окончательно разгромленного в 1929-м) считали, что все фигуранты дела были убежденными теософами. В случае моих дедушки и бабушки это, вероятно, было не так. Скорее всего, их общение с тем кругом лиц объяснялось малочисленностью дореволюционной интеллигенции в относительно захолустной губернской Калуге. Но для составителей-фабрикантов «Дела калужских теософов» мои родственники были одними из главных активистов, если судить по занимаемым ими должностям: остальные теософы были, в основном, старичками-пенсионерами. Разумеется, никакой угрозы советской власти даже настоящие исповедники теософских воззрений в принципе не несли: это религиозно-философское течение никогда и нигде не ставило политических целей. И репрессировали их по этому признаку, вероятно, из удобства для следственных органов: есть устойчивая группа лиц, в основном «из бывших», регулярно собирающаяся на чаепития-посиделки без прямого разрешения властей. Какие еще нужны поводы для их ареста, ссылки и конфискации имущества?

Как почти что главные калужские теософы, мои бабушка и дедушка были на 3 года отправлены в лагерь в Пермский край. Их несовершеннолетние сыновья (мои отец и дядя) остались в Калуге на попечении тетки, муж которой тоже был сослан вместе с другими теософами. Дедушка возглавил лагерный лазарет (тогда эту должность еще могли замещать заключенные, потом – только вольнонаемные врачи), а бабушка – аптечный пункт при нем. Так они и отбывали свой срок в одном медицинском бараке: условия, по ГУЛАГовским меркам, почти курортные. И за ударную работу были освобождены досрочно.

В архиве Циолковского сохранилось письмо, написанное ему моей бабушкой из пермского лагеря (с интересными надписями на конверте, сделанными рукой самого Константина Эдуардовича), а в нашем семейном архиве остался автограф Циолковского в виде конверта с надписанным на нем лагерным адресом бабушки (сейчас он передан в музей истории космонавтики в Калуге). По утверждению биографов Циолковского, не умри он от старости в 1935 году, 1937-й он точно не пережил бы: властей он не боялся и всегда держался подчеркнуто независимо, был у него и пенитенциарный опыт на Лубянке в 1919 году. Переписывался же он в начале 1930-х открыто со своей бывшей любимой ученицей, ставшей теперь заключенной, а для этого нужно было обладать тогда немалым мужеством.

После освобождения из лагеря в 1932 году мои бабушка и дедушка поселились в городе Малоярославце (тогда – Московской, ныне – Калужской области), известном месте поселения подобной публики «за 101-м километром». Дедушка стал работать врачом-педиатром в местной железнодорожной больнице, бабушка – попеременно то в санитарно-эпидемиологической лаборатории, то учителем химии и биологии в школе. К ним в Малоярославец перебрались и повзрослевшие сыновья.

В начале 1938 года дедушку арестовали во второй раз. Обвинения по этому индивидуальному делу стандартны для тех лет: контрреволюционная антисоветская агитация (статьи 58-10 и 58-11 УК РСФСР). Не очень стандартно дальнейшее. В ожидании приговора дедушка 9 месяцев провел в Таганской тюрьме. Похоже, арестовавшего его следователя тоже репрессировали – вот и пришлось малоярославецкой милиции (уже не райотделу НКВД) написать несколько новых протоколов допросов свидетелей, по сути – провести «следствие» заново. Впрочем, обвинительного заключения переписывать и обновлять не стали – сгодилось и первоначальное. И срок был для того времени совсем уж вегетарианский – всего-то 5 лет лагерей.

Через 3 месяца после вынесения приговора (и почти через год после ареста) дедушку отправили из Москвы по этапу в Томасинлаг. Скорее всего, на общих работах его там не использовали или использовали очень недолго, быстро определив врачом в лагерную больницу. Там он и проработал до самой своей кончины в декабре1940 года, судя по документам в личном деле заключенного – от естественных причин. Я посетила недавно райцентр Асино в Томской области, где местные краеведы показали мне фундамент больничного барака бывшего лагпункта (здание это потом долго использовалось как районная больница) и отвели меня на братское Воскресенское кладбище, где в общих ямах хоронили умерших в лагерном лазарете заключенных (там теперь установлена памятная стела). В одной из братских могил там покоятся останки и моего дедушки…

Бабушка от второго ареста каким-то чудом убереглась. Оставшись в Малоярославце, она пережила немецкую оккупацию 1941/42 гг., в этой войне погиб ее младший сын. Но старший сын прошел всю войну до Будапешта инженером-мостостроителем и невредимым вернулся домой. Моя бабушка мирно скончалась в Малоярославце в 1960 году. Меня назвали в ее честь и в память о ней. Но дедушка, которого увели за 20 лет до ее кончины, так и не вернулся из лагеря. Нет теперь дома, в котором его арестовали – переименованную улицу застроили пятиэтажками взамен довоенной частной застройки. Но я знаю, на какой части одного из этих многоквартирных домов можно повесить табличку «Последнего адреса» в память о моем дедушке: