Фото: Галина Артеменко
Она привела его к Маршаку, в тогда еще неразогнанный «Детгиз» – и Матвей Петрович успел стать талантливым детским писателем-популяризатором науки, автором книг «Солнечное вещество», «Атомы и электроны», «Лучи икс».
Он был арестован 6 августа 1937 года в Киеве, куда поехал навестить родителей, доставлен в Ленинград и после допросов и пыток расстрелян 18 февраля 1938 года.
На доме на Загородном, где в квартире № 4 жили Лидия Чуковская, ее дочь Люша и Матвей Бронштейн, уже есть мемориальная доска, которая напоминает о годах Большого террора. И о том, что именно здесь Лидия Чуковская, потерявшая навсегда единственного любимого человека, год проведшая в тюремных очередях, в 1939-1940 писала «повесть о тридцать седьмом» - «Софью Петровну».
За книгой охотилось НКВД, и она увидела свет в СССР лишь в 1988 году в журнале «Нева» - у нас, в Ленинграде, потому что «Новый мир», куда Чуковская отдала повесть в 1961-м, долго думал, а потом, опубликовав «Ивана Денисовича», решил Чуковскую все же не печатать.
Я не успела сегодня на церемонию – когда читали стихи Чуковской, посвященные Матвею Бронштейну. Она писала их всю жизнь, и отрывки из ее повести «Прочерк» об их судьбе, о любви и величайшей потере, а последний шуруп в табличку Матвею Петровичу Бронштейну вкрутил ученик его сестры Михалины. Когда я пришла, табличка уже была установлена, цветы укреплены у мемориальной доски.
Я решила пройти той дорогой, которой Лидия Чуковская впервые пошла в первый раз в Фонтанный дом – к Анне Ахматовой, чтобы посоветоваться с ней – матерью арестованного Льва Гумилева, как лучше «хлопотать о Мите». Потом много раз в своих дневниковых записях Чуковская опишет этот путь – туда и обратно – от Пяти углов к Фонтанному дому, который тогда называли «Дом занимательной науки», и жильцам надо было иметь туда пропуск.
Без этих дневниковых записей о встречах с Ахматовой – в Фонтанном доме, Ташкенте, Москве, – изданных трехтомником под общим заглавием «Записки об Анне Ахматовой», теперь невозможно представить себе нашего знания о поэте, о «Реквиеме», «Поэме без героя», времени и жизни в стране с 1937 по 1966 год. Именно эта книга стала для меня одной из важнейших в жизни, как и «Прочерк», который Лидия Корнеевна назвала так потому, что в свидетельстве о смерти Матвея Петровича, выданном ей в 1957 году – через 19 лет после его расстрела, в графе для указания «причины смерти» и «места смерти» стоял прочерк.
И снова карточка твоя
Колдует на столе,
Как долго дружен ты со мной,
Ты, отданный земле.
Уж сколько раз звала я смерть
В холодное жилье.
Но мне мешает умереть
Бессмертие твое.
Нет могилы Матвея Петровича Бронштейна, есть кенотаф в Левашовской пустоши, созданный в той же стилистике скульптором Вячеславом Бухаевым, что и памятная доска на доме на Загородном. В Левашово в безымянных рвах хоронили расстрелянных в Ленинграде.
Я часто перечитываю «Прочерк». Вот одна из важнейших для меня цитат Чуковской: «Прежде всего в тридцать седьмом (на фоне громогласной борьбы с оппозицией) истреблению подвергались «простые советские люди», объединенные, однако, некоей общей мыслью, сознанием своего культурного миссионерства – в искусстве ли, в науке ли, и размышлявшие о том, как делать порученное им дело с наибольшей плодотворностью. Мысль – вот что недопустимо. Процесс мышления, даже не противопоставляющий себя владычествующей идеологии, сам по себе опасен. Задумавшийся человек уж непременно до чего-нибудь додумается. Нет ничего ненавистнее для тирании, чем самостоятельные единения людей, вокруг чего бы они ни объединялись, о чем бы ни размышляли: о методах ли выращивания пшеницы или о приемах редактирования детских книг. Совместная любимая работа, требующая полного доверия друг к другу, создает между людьми прочную связь – а преданность людей своему труду и друг другу – что может быть опасней? Сегодня они вместе трудятся, завтра, того и гляди, начнут вместе чему-нибудь противостоять. Кроме того, государство держится на чиновничьей иерархии, а в искусстве и в науке иерархия иная, иная шкала ценностей, иная, всевластная власть».