«Ему только что исполнилось 37 лет, он был совсем молодым человеком. При этом он был профессором Академии художеств, вел какие-то семинары с искусствоведами в Москве и Ленинграде. Он был японистом. Была такая в его жизни история, когда он ездил переводчиком с японской рыболовецкой лодкой в Охотское море. Я думаю, что это было непросто, потому что японцы-то говорили на каком-нибудь просторечии. Но ничего. В своей книжке он это описывает, но о том, что было трудно, он не пишет.
Помимо этого, он окончил Иркутский университет, восточное отделение, и приехал в Ленинград. В Ленинграде занимался историей восточного театра. В характеристике, которая была дана, вероятно, для поступления в аспирантуру, профессор [Николай Иосифович] Конрад, наш знаменитый японовед, написал, что он единственный в стране специалист по восточному театру. В общем, он был достаточно способным человеком и, наверное, многое бы сделал в будущем.
О детстве
До 1935 года мы вообще жили в Пушкине — тогда это называлось Детское село. В Пушкин мы попали потому, что мы жили — вернее, меня-то еще не было, а семья жила на территории института, ныне герценовского института (РГПУ имени А. И. Герцена — RFI). Дед был проректором института дошкольного воспитания, и у него была там большая квартира, и там они жили. После его смерти в каком-то году им предоставили квартиру в Пушкине.
| Александр Давыдович Мейсельман родился 11 сентября 1900 года на станции Тайга Томской губернии, окончил Иркутский университет (Дальневосточное отделение внешних сношений по японскому разряду). В 1925 году переехал в Ленинград, преподавал историю театра в Академии художеств. |
В Пушкине мы жили большой семьей: моя бабушка — мамина мачеха, мамина младшая сестра, мы втроем и еще домработница. Помню, как он меня водил в Александровский дворец — тогда это был музей. Сейчас его тоже сделали вроде бы музеем. Тогда мне было года четыре, я только помню восковые фигуры императорских охранников, солдат.
Потом уже мы переехали в Ленинград — это был дом научных работников. Это был специальный кооператив, один из первых в Ленинграде. Мы получили право на это, потому что бабушка моя была вдовой профессора математики, который умер, заразившись тифом от детей Поволжья, которых перевозили в Ленинград, и поселяли тогда ни больше ни меньше как в Европейской гостинице.
В последний год я много болела, потому что меня отправили в писательский детский сад — он уже был членом Союза писателей. Надо сказать, что о детском саде Союза писателей у меня противные воспоминания, потому что дети были снобами. Я помню, что тогда было очень модно ходить в матросках, а мама моя терпеть не могла матроски, и мне шились какие-то платья. Меня презирали, потому что я не доходила до уровня матросок.
Об аресте
Это был 37-й год, столетие со смерти Пушкина. Я помню, папа собирал мне всякую литературу о Пушкине, и он мне бесконечно читал все, я много знала наизусть, хоть мне было шесть лет. Я совершенно бредила «Русланом и Людмилой». Я знала разные стихи. То есть он много со мной занимался, хотя был, конечно, очень занятой человек. В нашей квартире у него был отдельный кабинет. У нас была комната, в которой мы все жили втроем, бабушка жила в отдельной комнате, и одна маленькая комната была общей столовой.
Когда все это случилось и когда я пришла через день в детский сад, меня спросили, почему я не была. Я сказала: «Пришли фашисты и забрали моего папу», что повергло администрацию детского сада в полный ступор, потому что это, вообще-то говоря, было подсудное дело. Но они никуда не сообщили, надо отдать им должное. Они только позвонили моей маме и сказали: «Чему вы учите вашу дочь?!" Но меня никто не учил. Дело в том, что, видимо, в 33-м году фашисты пришли к власти в Германии, было очень много разговоров. Я это все слышала и препарировала по-своему в свои шесть лет.
Александр Давидович незадолго до ареста, 1937 год.
Фото из семейного архива
Когда он уходил, он сказал: «Не волнуйся, я скоро вернусь». Но вот так и не вернулся. Мне было шесть лет, когда все это произошло, так что воспоминания, конечно, очень ограниченные. Обыск в квартире был ночью, меня подняли — даже мою кровать обследовали. Из папиной библиотеки они тоже, наверное, что-то забрали. Но главное, они забрали фотоаппарат — папа увлекался фотографией. Не знаю, как это тогда называлось, но таких, как теперь, аппаратов не было, а был треножник, на него привинчивался аппарат, и с него снимали.
| Александр Мейсельман был арестован 14 октября 1937 года. 12 января 1938 года Комиссия НКВД и Прокуратуры СССР признала его виновным по статье 58-1а Уголовного кодекса РСФСР (измена родине) и приговорила к высшей мере наказания. |
А
потом маме моей, которая приходила все время выяснять, что и как, в
результате сказали, что он осужден на десять лет без права переписки. В
то время никто из нас не знал, что это смертный приговор, что это
расстрел, и мама всю жизнь ждала.
В этом доме, на Калужском, 9, где мы жили, там была собрана разная интеллигенция, и в 37-м году его прилично почистили, там было много арестов. На нашей лестнице арестовали двоих и уничтожили.
О маме
Маму выслали в Архангельскую область за 130 километров от железной дороги. Она была преподавателем английского языка. Вы представляете, 130 километров от железной дороги — никакой работы, ничего. Никого не волновало, что она там заработать ничего не cможет.
К счастью, бабушка, мамина мачеха, оставила меня у себя, иначе меня тоже либо с ней бы сослали, либо забрали бы в детский дом, что очень со многими случилось. Фашисты прикрепляли желтую звезду Давида, а в те времена в детских домах прикрепляли повязку с буквами ДВН — дочь врага народа. Вот если бы бабушка меня не оставила у себя, мне бы вот это грозило, наверное.
Летом меня кто-нибудь из родственников возил обычно к маме. Мама через какое-то время в соседней деревне нашла работу в школе и преподавала там немецкий — тогда ведь, перед войной, в школе был в основном немецкий, английский в школах, по-моему, не преподавали. Так что сперва она там, в этой деревне Шандалы была.
Ксения Гузеева с мамой Екатериной Теннер-Мейсельман. Писательская дача в Елизаветино, 1937 год.
Фото из семейного архива
Потом у нее обнаружилась опухоль, и она получила разрешение переехать в Вельск, потому что в Шандалах не было никакой больницы, ничего. Вот она переехала в Вельск — это было уже 30 километров от железной дороги. Теперь это, кстати, большая железнодорожная станция. Там был очень хороший хирург. Там мама устроилась работать преподавателем уже английского.
В 40-м году, наверное, ей разрешили жить в Луге — было такое положение — 101 километр от Ленинграда, где разрешалось жить всем преступникам. Но мама, как главный преступник, тоже жила там. И вот в Луге нас застала война. И мы уже уехали на Урал вместе с геологической организацией, в которой работал мамин младший брат.
О друзьях
Один из папиных друзей был профессор [Наум Яковлевич] Берковский, литературовед, это очень крупный был потом ученый, а второй — художник [Геннадий Дмитриевич] Епифанов, который потом стал заслуженным художником. Это были папины друзья, которые ко мне приезжали. Берковский перед войной меня предлагал взять даже на юг, но я, конечно, поехала вместо этого в Архангельскую область, к маме. Потом, после войны, мы снова восстановили отношения и с ними общались. А вот художника, к сожалению, мы с мамой не нашли. А он-то, наверное, считал, что мы не выжили, поэтому нас, наверное, и не искал. Теперь-то я выяснила, что мама его искала… Умер он только в 85-м году, то есть мы могли быть в каких-то отношениях, общаться.
Еще у папы был очень близкий друг в Москве, друг молодости. Она была писательницей — Анна Иосифовна Кальма. Кальма — это ее псевдоним, а ее настоящая фамилия — Кальманок. А псевдоним был Н.Кальма. Она нас нашла сама после войны. В какой-то момент вдруг звонок в дверь там, на Калужском — мы вернулись обратно на Калужский. И вдруг там Анна Иосифовна оказалась. Надо сказать, она для меня была как бы второй матерью — очень много для меня сделала. Она умерла в 88-м году.
Анна Иосифовна Кальма
kid-book-museum.livejournal.com
О памяти
В 56-м году была реабилитация, но при этой реабилитации выдавались ложные свидетельства о том, когда человек погиб. Это была хрущевская «Оттепель». Мы получили реабилитацию на папу. Было сказано, что он умер в 44-м году от какой-то дизентерии. Потом выяснилось, что это все ложь.
| Александр Мейсельман был расстрелян в Ленинграде 18 января 1938 года. Только в эпоху «Большого террора» 1937–1938 годов более 1,3 миллионов человек были осуждены по политическим мотивам. Из них 681 692 человека были расстреляны. |
Тогда же я получила настоящее свидетельство о
смерти. Я просила, чтобы мне дали сведения, где он похоронен. Они
сказали, что таких сведений у них нет. Но тогда всех хоронили в
Левашово. И вот меня однажды дочка свозила туда. Там люди, которые тоже
не знают, где их родственники похоронены и как, они сделали якобы их
могилки. Но я не стала этого делать, потому что зачем ставить надгробье
там, где ты не знаешь, там или не там.
От «Последнего адреса»: 8 октября 2017 года на доме 9 в Калужском переулке была установлена табличка памяти Александра Мейсельмана.