«Жить в таком городе — странное чувство»: Петербург и память о терроре

Левашовское мемориальное кладбище под Санкт-Петербургом. 30 октября 2017 г.

Olga MALTSEVA / AFP

В 2017 году исполняется не только сто лет Октябрьской революции, но и 80 лет началу «Большого террора» — сталинских репрессий, затронувших миллионы жителей Советского Союза. Специальный корреспондент RFI Сергей Дмитриев встретился с родственниками жертв сталинских репрессий и активистами проекта «Последний адрес», чтобы узнать, как потомки репрессированных хранят память о «большом терроре», и что об этом думают жители Санкт-Петербурга.

Три женщины разного возраста, волонтеры общества «Мемориал» и случайные прохожие — вот весь состав участников церемонии открытия мемориальной доски на фасаде дома номер 9 в Калужском переулке расстрелянному в 1938 году известному японисту Александру Мейсельману. Инициатор установки памятной таблички Анастасия Глазанова прилетела из Израиля восстановить память о убитом в годы советского террора прадеде.

«Тут написано: „Здесь жил Александр Давидович Мейсельман, писатель-востоковед. Родился в 1900 году, арестован 14 октября 1937 года, расстрелян 18 января 1938 года, реабилитирован в 1956 году”, — Анастасия Глазанова показывает на дом, где когда-то жил ее прадед. — Мы установили табличку 8 октября. Была моя семья, три поколения женщин, так получилось, — у моей бабушки две дочери, это внучки моего прадеда, о котором табличка, и у двух дочерей тоже по две дочки. Были также активисты "Последнего адреса", девушка, которая прикручивала табличку, и еще несколько человек».

Проект «Последний адрес» придумал журналист Сергей Пархоменко в 2014 году. За это время по всей России на домах где жили, работали или учились жертвы сталинских репрессий были установлены сотни мемориальных табличек. Осуществить проект помогло международное общество «Мемориал», создавшее базу всех региональных «Книг памяти», в которых собраны имена людей, погибших в годы террора, прежде всего в 1937–1938 годы. В Петербурге первые таблички появились в марте 2015 года.

«На сегодняшний день у нас 136 табличек в Петербурге. Последняя была установлена как раз в минувшее воскресенье, — рассказывает Евгения Кулакова, координатор „Последнего адреса” в местном отделении „Мемориала”. — Мы сами не придумываем, кому будем ставить таблички, мы отзываемся на заявки, которые получаем через сайт — как правило, это родственники либо люди, которые сегодня в этом доме живут».

Однако, даже когда родственники или нынешние жильцы дома подали заявку, а волонтеры «Мемориала» собрали всю информацию и заказали табличку, не всегда удается ее установить. Необходимое для установки разрешение должны дать нынешние владельцы дома. «Есть ситуации, когда не жители, не частные лица владеют [домом], а, например, какие-то компании, — объясняет Евгения. — У нас есть дом, где находится сейчас бизнес-центр „Газпром“. Там мы потерпели неудачу. С другим бизнес-центром тоже была сложность. Нет какой-то одной причины, почему отказывают. Причины разные».

Впрочем, отказы остаются скорее исключением. «У нас есть несколько случаев, когда мы устанавливали таблички на зданиях, где находятся государственные музеи, например, музей Ахматовой, на здании музея Блока, на Российской национальной библиотеке, на здании Литературного музея, — рассказывает Евгения. — Сейчас мы повесили табличку на Эрмитаже — сотруднику Эрмитажа Рихарду Фасмеру. Здесь тоже все прошло хорошо».

Возле мемориальной доски у дома номер 9 в Калужском переулке останавливается местная жительница Людмила. Ее отец Александр Михайлович Суворов не был репрессирован в годы «Большого террора». Его арестовали уже в конце 1940-х и приговорили к 25 годам лагерей. Только смерть Сталина и последовавшая за ней амнистия спасла ее отца. «Когда папу посадили, это был 49-й год, мне было четыре года, а сестра — на два года старше. Мы жили на бывшей улице Желябова, — вспоминает Людмила Александровна. — Мы с сестрой пришли из садика, помню, и все в квартире перевернуто, подушки разорваны, пух летает — обыск был такой. Его приговорили к 25 годам, но он отсидел пять лет, потом его выпустили. И никогда не рассказывал об этом. Мы пытались [его расспрашивать], а он говорит: „Не мучайте меня“. Может, еще и боялся».

Дом номер 9 в Калужском переулке был построен в 1932 году. Это был первый кооперативный дом в Ленинграде. Его строила на свои деньги профессура Лесотехнической академии. «Из потомков тех, кто жил тут изначально, по-моему, осталось две или три квартиры», — говорит местный житель, врач на пенсии Александр Николаевич. В 1930-е годы, во время «Большого террора», тут поменялись практически все жильцы. Квартиры разбили на коммуналки, которые существовали до 1990-х.

Не всем репрессированным «Последний адрес» соглашается устанавливать памятные доски. «Бывают случаи, когда у нас появляется заявка на табличку какому-нибудь высокопоставленному партийному человеку, который чуть ли не в составе „тройки“ был и в свое время сам писал „давайте, увеличьте нам, пожалуйста, лимит“. И мы каждый раз для себя решаем, — рассказывает координатор проекта в Петербурге Евгения Кулакова. — Не всем, кто подает заявки, мы готовы ставить таблички. Но бывает, что сотрудникам НКВД мы тоже вешаем таблички. Например, в доме, где мы сейчас находимся (офис „Мемориала“ в Санкт-Петербурге на улице Рубинштейна, 23 — RFI), было 16 человек расстреляно, и таблички им висят на входе. Там есть в том числе и сотрудник НКВД».

Когда волонтеры «Последнего адреса» согласовывали установку таблички Александра Мейсельмана, то случайно перепутали адрес и получили согласие от жильцов другого дома, рассказывает правнучка Анастасия. Получилось, что табличка появилась на доме самовольно. Однако «управляющая ТСЖ позвонила и сказала, что она очень рада, и жильцы очень поддерживают такие инициативы, — пересказывает разговор Анастасия. — Они даже хотят организовать с бабушкой встречу. Мне кажется, что это действительно очень правильно».

«Я очень рад, что появилась эта табличка, — с трудом разбирает мелкий шрифт крошечной мемориальной доски врач на пенсии Александр Николаевич. — Это для молодежи, чтобы у них возникали вопросы к нашему прошлому, чтобы они как-то интересовались, могли спросить: „А кто это был?“. Я считаю, что те люди, которые этим занимаются, заслуживают глубокого уважения. На мой взгляд, ее надо было повесить на более видное место, потому что она висит так, что не бросается в глаза. Ну и, может быть, она должна быть более ярко оформлена, а так она просто оказалась вне поля зрения. Если бы вы не сказали, я бы со своим плохим зрением так и не увидел бы ее никогда».

Дочь репрессированного в 1949 году Александра Михайловича Суворова Людмила про «Последний адрес» слышала, но устанавливать мемориальную доску своему отцу не хочет. «Приятельница так вот об отце искала документы и обращалась в „Мемориал“, списывалась с кем-то там. Но мне, собственно, чего разыскивать — я все знаю про папу, — говорит Людмила Александровна. — Таких слишком много тут. У меня сколько было одноклассниц — почти в каждой семье были посажены родственники. Если вешать такие таблички, то это же полгорода тут должно быть увешано, ну только кто вам разрешит!»

«У таких семей, как моя, нет другого способа увековечить память о родственнике, который был репрессирован, — говорит правнучка Александра Мейсельмана Анастасия Глазанова. — Мне не хочется идти и читать дело, хотя нужно. Потому что это здание, которое находится отсюда в 20 минутах, если не меньше, пешего хода, — это здание, в подвале которого расстреляли моего близкого родственника. До революции часть моих родственников были очень состоятельными людьми, где-то стоит доходный дом, часть его принадлежала моим родственникам. Где-то — дом, где арестовали моего прадеда. Жить в таком городе — это довольно странное чувство».