Дети жертв Большого террора

Последний адрес шестисот

Проект «Последний адрес» в память о жертвах репрессий запустила в 2014 году общественная организация «Мемориал». Три года назад журналист Сергей Пархоменко предложил увековечивать память о погибших табличками, устанавливая их на домах, где жили репрессированные накануне ареста. Разместить металлический знак в память о близком, погибшем в годы репрессий, может любой человек.

Для изготовления таблички нужно пройти ряд процедур: найти человека в базе данных, составленных по «Книгам памяти», оставить заявку, указать адрес дома, рассказать, что в доме располагается сейчас, а потом самостоятельно или с помощью активистов получить разрешение от собственников здания на установку. После, чтобы повесить табличку, заявитель оплачивает взнос в 4 тысячи рублей. По всей России установили уже 558 табличек, и девять из них находятся в Екатеринбурге.

«Свердловск — город раскулаченных переселенцев. Людей сюда привозили на строительство заводов и жилых домов. А потом по приказу НКВД № 00447 их заново собрали и расстреляли. Я считаю, что проходную Уральского завода транспортного машиностроения нужно сплошь облицевать табличками, чтобы люди помнили, какими силами был построен завод», — говорит координатор свердловского «Мемориала» Анна Пастухова.

«В год, когда арестовали дядю, мне было два. Старшая сестра вспоминала, как один из чекистов, молодой парень, во время обыска положил в карман серебряную сабельку дяди Сережи, висевшую на стене. Девочкой я стеснялась дяди: еще бы — враг народа, участник контрреволюционной эсеровско-террористическо-повстанческой организации. Мама скучала по брату, а я возмущалась: как так, он же был эсером. Для меня слово „эсер“ означало „маньяк-убийца“. Когда умер Сталин, я рыдала во весь голос.

Свое мнение я изменила только после института, тогда и стала допытываться, что же вправду произошло с Сергеем Павловичем. В семье почти не говорили о дяде Сереже, и избегали темы арестов. Вы не представляете, каким леденящим душу был этот страх. Мать писала в дневниках, как от нас отвернулись лучшие друзья, а знакомые на улицах делали вид, что не знают никаких Сиговых».

Чернильница

С институтом Марианне повезло — враг народа был ей не отцом, а дядей. Прямых наследников арестованных притесняли и отказывали при поступлении в университет. «Недавно я слушала по „Эху Москвы“ выступление политика. Он говорил, что Сталин был хорошим, что факт репрессий еще нужно доказать. Я не выдержала и выключила приемник. Войдите в любую семью: найдутся те, кто в ней пострадал во времена террора», — признается она.

Сергей Сигов действительно был эсером. Во время революции он агитировал за Учредительное собрание и выступал против террора. После войны ушел из политики, писал научные работы. В 44 года у него не было жены и детей: однажды он сделал предложение девушке, но та ему отказала. В деле Сигова фигурировали еще шесть обвиняемых. Во время допроса Сергей разозлился от несправедливости обвинений и кинул чернильницей в следователя. Его застрелили на месте.

О том, что Сергей был расстрелян во время допроса, мать Марианны узнать не успела. Она долго пыталась добиться свидания с братом — хотела передать теплые вещи для ссылки, просила, чтобы дали попрощаться с отцом, больным раком. Следователь Николаев смеялся женщине в лицо, когда она приходила с вещами и просила о встрече, — прекрасно зная, что Сергея уже нет.

Спустя почти 20 лет, в 1956 году, семья получила письмо о том, что Сергей Сигов погиб в лагере от воспаления легких. Правду родственники узнали в 1991 году, когда Марианна получила ответ из КГБ: был арестован, необоснованно обвинен и расстрелян в октябре 1937 года. Место захоронения неизвестно.

Адрес, которого нет

Марианна Вениаминовна любит слушать радио — оттуда и узнала о проекте «Последний адрес» летом 2016-го. Спустя год она пришла к зданию, что построили на месте снесенных домов Опытстроя, чтобы прикрепить знак памяти. «Я очень смущалась камер и фотоаппаратов. Но табличку нужно было повесить, чтобы восстановить справедливость. Да, в советское время погибло много людей, и даже у фронтовиков нет именных знаков на домах. Но наши родные погибли позорной смертью: их обливали грязью и стирали их имена. О них нужно помнить, чтобы не допустить такой жизни, какая выпала нашим родителям», — говорит женщина.

Алексей, простой служащий

Последний адрес: улица 8 Марта, 7

За пыльным стеклом стеллажа у Тамары Алексеевны висит фотография матери Зинаиды. На фото — молодая женщина с печальными глазами. Ее мужа, Алексея Андрияшина, арестовали в 1937 году по обвинению в подрыве государственности и халатности. Он якобы раздавал повстанцам (которых, как выяснилось после, и не существовало вовсе), оружие со склада Осоавиахима, где работал снабженцем. Из доказательств был только донос. Алексею было 46 лет, матери его троих детей — чуть больше тридцати.

Арест

Отца Тамары Алексеевны, служащего добровольного общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству, октябрьским днем взяли под стражу прямо на работе. О том, что кормилец арестован, семья узнала от людей, пришедших в комнату с обыском. «Все перевернули, а у нас брать нечего, только старые простыни», — вспоминает Тамара Алексеевна. В бедной коммуналке гости из НКВД нашли и забрали мамины золотые сережки-гвоздики, свадебный подарок.

«Как только папу арестовали, маму сразу же уволили с работы. Мы жили вчетвером: я, мама, сестра и брат — в комнате на 18 квадратных метров, где постоянно текла крыша. Чтобы нас прокормить, мама пошла в соседние подъезды мыть полы и стирать одежду. Мне тогда было шесть лет, и я почти ничего не понимала — только видела, как мама плачет по ночам.

Папа был умным мужчиной, мама очень его любила. Она вышла замуж, когда ей было 19, а ему — около тридцати. Когда отца забрали, маме едва было за тридцать. К ней сватались мужчины, но ни одного она к себе не подпустила. Говорила, что ждет Алексея Ивановича. Она всегда обращалась к нему на вы.

Днем она брала кусок хлеба и сала (уж не знаю, где она их находила), и отправлялась в тюрьму, чтобы передать папе. Меня она брала с собой, и мы часами простаивали в очередях, чтобы протянуть в окошко еду. Охранники отвечали, мол, ничего, не сдохнут, но хлеб брали. Не знаю, что они с ним делали — может, сами ели.

Предатели Родины и враги народа жили в каждом подъезде нашего дома. Относились к нам соответствующе, а мы дружили и защищали друг друга. Я была хулиганкой и пацанкой: внутри столько обиды было, что я могла поколотить любого».