В 1930-х годах в доме были достроены четвертый и пятый этажи, и здесь разместился жилищный кооператив писателей. По высоте два достроенных этажа составили один этаж старой постройки. Внутри планировка была типично гостиничной, с длинными коридорами, низкими потолками и тесными квартирами.
В разное время в обеих корпусах “литературного небоскреба” жили писатели О. Д. Форш, М. М. Зощенко, В. А. Каверин, И. С. Соколов-Микитов, В. К. Кетлинская, М. И. Козаков, Л. И. Борисов, Л. И. Раковский, Б. С. Житков, М. Л. Слонимский, В. М. Саянов, В. Я. Шишков, Е. Л. Шварц, поэты В. А. Рождественский, Б. М. Лихарев, Е. А. Вечтомова, И. К. Авраменко, Л. Н. Браун, М. И. Комиссарова, литературоведы В. В. Томашевский, Б. М. Эйхенбаум, И. А. Груздев.
В 1992 году в здании открыт музей М.М. Зощенко.
В 2001 году дом был включен в "Перечень вновь выявленных объектов, представляющих историческую, научную, художественную или иную культурную ценность".
На фасаде дома установлены четыре мемориальные доски: М.М. Зощенко, В.А. Рождественскому, В.М. Саянову и В.Я. Шишкову.
Согласно базе «Мемориала», 10 человек из этого дома были репрессированы в годы советской власти. Сегодня мы устанавливаем мемориальные таблички семерым из них.
Павел Николаевич Медведев родился 23 декабря 1891 года. Юрист по образованию, перед революцией он был последним городским головой Витебска, на фронте вступил в партию эсеров, но в 1918 году из партии вышел. С 1911 года начинает печататься в петербургских газетах и журналах по вопросам литературы, искусства и философии, в конце концов он стал литературоведом, профессором Ленинградского университета.
13 марта 1938 года Медведев арестован по доносу его коллеги и знакомого по Витебску Валерьяна Вейгера-Рейдемейстера, который, выполняя задание НКВД, оговорил ряд бывших эсеров, якобы готовивших покушение на Сталина и других руководителей страны.
При обыске и аресте Медведева был конфискован ценнейший архив и ряд рукописей; уже набранный в издательстве учебник так и не был напечатан, все ранее опубликованные работы Медведева подлежали изъятию из библиотек. Медведева пытались защитить его коллеги – профессора Василий Десницкий, Николай Пиксанов, Орест Цехновицер, писатели Михаил Зощенко и Вячеслав Шишков, написавшие письма в НКВД. О последних днях Медведева сохранилось свидетельство Николая Заболоцкого: «Медведев не только сам не поддавался унынию, но и пытался по мере сил подбодрить других заключенных, которыми до отказа была набита камера».
Ленинградский НКВД, постоянно сколачивавший все новые группы «вредителей», на этот раз взял в разработку еще уцелевших в городе бывших эсеров. Составить список «знакомых эсеров» и представить их как антисоветскую организацию НКВД поручило Вейгеру-Рейдемейстеру, служившему юрисконсультом в ленинградском Промтрансоюзе, в прошлом дворянину, видному деятелю партии с 1904 года, близко связанному с Керенским. В Витебске Рейдемейстер был лектором по истории культуры и членом правления Пролетарского университета и Медведева, вероятно, знал еще по юридическому факультету Петроградского университета, который оба окончили в 1914 году. Рейдемейстер, арестованный раньше других, на первом же допросе в феврале 1938 года среди тридцати «знакомых эсеров» назвал и Медведева. На втором допросе 26 апреля – в промежутке выдавливали показания из всех остальных ─ он назвал эту группу людей участниками эсеровской организации, в которую он их якобы лично завербовал с 1928 по 1932 годы.
Дальше весь сценарий существования в Ленинграде антисоветской эсеровской организации, имевшей конечной целью террористические акты против тов. Сталина и Молотова в Москве и тов. Жданова в Ленинграде, был разыгран по трафаретной схеме серийных следственных фальшивок 1937-38 годов. И хотя в покушениях на вождей никто не признался, наличие отдельных встреч и бесед между знакомыми людьми отрицать было бессмысленно, да и эсеровское прошлое отменить было нельзя. Список «эсеров», названных Рейдемейстером, лежал в деле каждого. Заключенные знали о роли в этом деле Рейдемейстера, называвшего их при очных ставках членами своей организации, хотя некоторые из арестованных даже не были знакомы друг с другом. Но окончательное подтверждение его провокационной роли содержится в протоколе допроса свидетеля – бывшего следователя по этому делу Х.Н. Дуплоношенко, который был допрошен в Ленинградской прокуратуре 24 мая 1956 года в связи с рассмотрением вопроса о возможности или невозможности реабилитации «врагов народа». «Я знал, что Вейгер-Рейдемейстер был секретным сотрудником НКВД по разработке эсеров», – свидетельствовал пенсионер органов МВД Дуплоношенко, в 1938 году лично допрашивавший и самого Рейдемейстера, и всю группу.
В деле имеется заявление арестованного по «делу эсеров» К. Г. Рауша на имя начальника УНКВД по Ленинградской области. Рауш пишет, что следствие по его делу велось «методами совершенно невероятными в условиях социалистического государства», что его оскорбляли, угрожали мучительной смертью, арестом жены и сына, наносили удары по голове..., что заранее заготовленный следователем протокол он подписал под угрозой начать снова следственные «действия».
Все арестованные были расстреляны, в том числе и Рейдемейстер, вероятно, как лишний свидетель организованной НКВД фальшивки.
Официальная версия приговора «тройки», сообщенная родным, была «10 лет дальних лагерей без права переписки».
Павел Николаевич Медведев был расстрелян 17 июля 1938 года. Место захоронения тела неизвестно. В 1956 году он был полностью реабилитирован за отсутствием состава преступления.
***
Валентин Иосифович Стенич-Сметанич родился в еврейской семье в 1897 году. После окончания немецкой школы Петришуле в Петербурге стал заниматься поэзией, много переводил (К. Честертона, У. Локка, Р. Киплинга, Д. Свифта, Дж. Пассоса и др.). Выполнил первый перевод «Улисса» Джойса на русский. Стенич выведен героем очерка Блока «Русские денди» (1918): «...он все так же ровно читал стихи, ничем друг с другом не связанные, кроме той страшной, опустошающей душу эпохи, в которую они были созданы». Валентин Стенич стал прообразом журналиста Ханина, сыгранного Андреем Мироновым в фильме Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин».
Впервые Стенич был арестован в 1931 году за «антисоветскую агитацию среди писателей», но два месяца спустя был освобожден. С июня 1935 года он начинает жить в Писательском доме.
Второй раз его арестовали 14 ноября 1937 года по обвинению в «намерении убить товарища Сталина».
Надежда Мандельштам: «Стенич ждал судьбы. Он боялся за Любу: что с ней будет, если она останется одна? Вечером зазвонил телефон. Люба сняла трубку. Никто не отозвался, и она заплакала. Все мы знали, что иногда таким образом проверяют, прежде чем ехать с ордером, дома ли хозяин. В тот вечер Стенича не взяли. Ему пришлось ждать судьбы до зимы. Когда мы прощались на лестничной площадке, куда выходило несколько квартир, Стенич, указывая на одну дверь за другой, рассказал, когда и при каких обстоятельствах забрали хозяина. На двух этажах он остался едва ли не единственный на воле, если это можно назвать волей. "Теперь мой черед", – сказал он... В следующий наш приезд в Ленинград Стенича уже не было…»
Стенич был расстрелян 21 сентября 1938 года в Ленинграде.
Анатолий Найман в книге «Рассказы об Анне Ахматовой» пишет: «Валентин Стенич ...человек чести, переводчик экстра-класса ...умнейший собеседник, блестящий острослов, шутивший безоглядно в нешуточных ситуациях, был расстрелян...»
Определением Военной Коллегии Верховного суда СССР от 24 октября 1957 года приговор в отношении Валентина Иосифовича Стенича был отменен, и дело, за отсутствием в его действиях состава преступления, прекращено. Стенич по данному делу был полностью реабилитирован.
***
Когда стало возможным, бывшая жена поэта Бориса Петровича Корнилова Ольга Берггольц подала прошение о его реабилитации:
|
Заявление
Военному прокурору Ленинградского военного округа товарищу Ершову от БЕРГГОЛЬЦ ОЛЬГИ ФЁДОРОВНЫ, поэта, члена Партии с 1940 г., лауреата Сталинской премии. Глубокоуважаемый товарищ Ершов! В середине 1937 года органами МГБ был арестован мой бывший муж,
Борис Петрович Корнилов, уроженец г. Семенова Нижегородской губернии
(ныне Горьковской области), 1908 г. рождения, сын сельских учителей,
член Лен. отд. Союза Советских Писателей.Я была замужем за Б.П. Корниловым с 1927 по 1930 г. После развода в 1930 г. у меня оставалась от него дочь Ирина, умершая в 1936 году. Наши встречи с Корниловым после развода были случайны, лишь на почве Союза Писателей. Я сообщаю всё это Вам лишь для того, что б Вы поняли, что в данном заявлении мною не руководят никакие личные мотивы, в то время как именно я решаюсь обратиться к Вам с просьбой о ПЕРЕСМОТРЕ ДЕЛА Б.П. КОРНИЛОВА В ЦЕЛЯХ ЕГО ПОСМЕРТНОЙ РЕАБИЛИТАЦИИ. Я пишу – «посмертной»: дело в том, что в конце 30-х годов писательской общественности стало известно, что Борис Корнилов погиб – не то в тюрьме, не то в лагере… Не так давно мне сообщили, что вся его семья, проживавшая в те годы (1937–38) в городе Семенове, а именно: старик-отец, старый сельский учитель Петр Тарасович Корнилов; мать – сельская учительница, – Таисия Михайловна Корнилова, сестры Александра и Елизавета – так же погибли в лагерях и т.п., как «родственники врага народа». О местонахождении его второй жены, вышедшей замуж почти сразу после его ареста и сменившей фамилию – нам ничего не известно. Я не знаю, подала ли она просьбу о Б.П. Корнилове. Поэтому я считаю своим гражданским и поэтическим долгом поднять голос за его – увы – посмертную реабилитацию. К моему заявлению присоединяется так же Секретариат ленинградского отделения Советских писателей. Меня, как и моих товарищей-писателей, заставляет просить о пересмотре дела Корнилова и его посмертной реабилитации главным образом то обстоятельство, что наша писательская организация – от старых до самых молодых – знает и помнит его как автора нескольких (около ДЕСЯТИ) замечательных книг стихов, в которых Корнилов обнаружил себя как талантливейший советский поэт, один из первых молодых поэтов призыва первой пятилетки. Он рос непрерывно и бурно. Именно на ЕГО слова была написана знаменитая песнь Д. Шостаковича – «Нас утро встречает прохладой» для кинофильма «Встречный»; эта песня – со всеми его словами – распевается до сих пор во всем мире. Его стихи, например, такие, как «Интернациональная», многие лирические стихи, поэмы «Триполье», «Моя Африка», либретто оперы по рассказу Бабеля «Соль» (что является самостоятельным художественным произведением – я говорю о либретто), проникнуты духом высокого патриотизма, дружбы народов и отмечены печатью самой высокой художественности. В свое время они были встречены читательской и писательской общественностью с огромной радостью. Их помнят наизусть и сейчас – даже те люди, которые в глаза не видали Корнилова. Он погиб в расцвете творческих сил – ему не исполнилось еще и тридцати лет. Я убеждена, что то, что произошло с ним, – эта бессмысленная и страшная трагедия, – не более, чем результат тех враждебных советскому народу и советской культуре действий, которые производили ежовцы и бериевцы. Я, как и Секретариат ЛОССП, обращаюсь к Вам с просьбой о пересмотре дела Б. Корнилова и его реабилитации потому, что наследие его – до сих пор живое, актуальное, патриотическое – нельзя держать под полой, нельзя скрывать от народа: оно должно стать на вооружение нашей молодежи. Лучшее из того, что написал Борис Корнилов – более чем достойно этого. Еще раз убедительно прошу Вас, товарищ прокурор, пересмотреть дело Бориса Петровича КОРНИЛОВА (он шел не то по Тройке, не то по Особке именно через наш округ…) в целях его посмертной реабилитации. Его знают в нашем Союзе Советских писателей – все. За свидетельскими показаниями (кроме меня, разумеется), Вы сможете обратиться к известным поэтам – лауреату Сталинской премии Виссариону Саянову, к поэту и заместителю секретаря партбюро Александру Ефимовичу РЕШЕТОВУ, к поэту Б.М. Прилагаю при этом обращение Секретариата Лен. отд. Союза Сов. Пис. |
В 1957 году прокуратура отменила расстрельный приговор Корнилову, вынесенный за «участие в антисоветской троцкистской террористической организации и нелегальное распространение своих контрреволюционных произведений (стихов)». Дело Корнилова было признано фальсификацией, основанной на рецензии критика Н. Лесючевского.Н. Лесючевский сотрудничал с НКВД, не раз писал разгромные экспертные заключения, приводившие к репрессиям литераторов. После войны он возглавил журнал «Звезда», дожил до почетной старости.
Через два месяца после ареста Бориса Корнилова, в мае 1937 года Лесючевский объяснил, что стихи Корнилова являлись «контрреволюционными, в них поэт прибегнул «к методу "двух смыслов" – поверхностного для обмана и внутреннего, глубокого – подлинного. Он по сути дела применяет двурушнические методы в поэзии».
Без месяца год провел в тюрьме Борис Петрович Корнилов. Расстрелян он был 20 февраля 1938 года.
***
| «Раз, два, три, четыре - Мы сидели на квартире, Вдруг послышался звонок, И приходит к нам стрелок. С ним агент и управдом, Перерыли все вверх дном. Перерыли все подушки, Под кроватью все игрушки, А потом они ушли И... папашу увели. Раз, два, три, четыре, пять – Через день пришли опять. Перерыв квартиру нашу, Увели с собой мамашу! Завтра явятся за мной». |
Это стихотворение в форме детской считалочки было написано Юлием Соломоновичем Берзиным.
По воспоминаниям актера Георгия Жженова, Юлий Берзин – «мой сокамерник по восьмимесячному сидению в «Крестах»… Щуплый, с чахлой рыжей бороденкой (так путно и не выросшей на тюремных харчах), похожий на доброго гнома, Юлик Берзин – барометр камеры, всегда показывавший "ясно-солнечно". Неиссякаемый кладезь хохм и анекдотов – улыбчивый Юлик, с библейской печалинкой, навечно застрявшей в глубине светлых глаз... Как-то сложилась твоя судьба? Жив ли ты? Сдюжил ли восьмилетний "подарок" Особого Совещания?..»
Писатель Юлий Соломонович Берзин, родившийся в 1904 году, был арестован 10 февраля 1938 года. Обвинялся в том, что «с 1930 года являлся активным участником антисоветской право-троцкистской организации среди писателей Ленинграда». 2 июля 1939 года был приговорен к заключению в ИТЛ сроком на 8 лет. Был отправлен в лагерь в Магаданской области, где 16 мая 1942 года Военный трибунал войск НКВД при Дальстрое приговорил его к расстрелу по обвинению в том, что «Берзин Ю. С. отбывая наказание в Комендантском отделении СВИТЛ, систематически ведет среди заключенных антисоветскую, клеветническую, профашистскую агитацию».Из протокола допроса по делу Берзина свидетеля Полякова:
«В двадцатых числах января 1942 года заключенный Берзин на кухне столовой карпункта в присутствии меня и заключенных Коленского и Буканова, говоря о газетных новостях с фронта войны, заявил: "На фронте смерть наступает мгновенно, здесь, на Колыме, лагерь для заключенных тоже сулит смерть, но в рассрочку. Большой эксперимент над кроликами!"».
Юлий Берзин был казнен 11 июня 1942 года.
Был полностью реабилитирован по обоим делам в 1990 году.
***
Георгий Давыдович Венус, родившийся в 1897 году, окончил военное училище и после революции оказался на стороне белых: был у Деникина, Врангеля. Затем был с госпиталем эвакуирован в Константинополь, потом переехал в Берлин.
В 1934 году Георгий Давыдович с семьей поселяется в Писательском доме, а в декабре убивают Кирова. Сын Георгия Венуса Борис пишет: «Был убит Киров. Это страшное известие потрясло отца. Он почти не разговаривал, сидел запершись в своем кабинете, непрерывно курил. В конце января, ночью отец был арестован. В квартире произвели обыск. Забрали мою коллекцию марок, отметив широкую связь с заграницей. Через две недели отец вернулся домой бледный, обросший и растерянный. Решением какой-то комиссии ему с семьей предлагалось в десятидневный срок покинуть Ленинград и отбыть к месту административной ссылки в город Иргиз, расположенный в песках восточного Приаралья».
Но благодаря хлопотам Корнея Чуковского и Алексея Толстого место ссылки было заменено на Куйбышев. На Волге Венус стал бакенщиком и продолжал писать.
Теме Гражданской войны посвящен и последний роман, оставшийся незаконченным, «Молочные воды». Часть романа была сдана в издательство, редактора которого арестовали, а роман забрала НКВД.
Борис вспоминает: «9 апреля 1938 года отец зашел в местное управление НКВД и из проходной позвонил следователю, чтобы навести справки об изъятой рукописи. Следователь Максимов вежливо поинтересовался, располагает ли отец временем, чтобы зайти к нему за рукописью, которая по делу редактора интереса не представляет. Был выписан пропуск, отец прошел в управление, мать осталась ждать в проходной... Прошло три часа. Отца не было. Мама позвонила Максимову. Ответ был лаконичен: «Венус арестован». «Разве так арестовывают?» – спросила ошеломленная мать. «Ну, знаете ли, нам лучше знать, как арестовывают!» – ответил следователь и повесил трубку.
Через два дня к нам приехали с обыском. Это было днем, я был дома. Долго рылись в вещах, забрали письма, рукописи. Мы с мамой подавленно смотрели на происходящее. Вдруг она резко обернулась ко мне: «Тебе тут делать нечего. Забирай ранец и иди в школу!» Я догадался: в старом, плотно набитом ранце хранились почти все отцовские книги, рукопись повести «Солнце этого лета», письма и другие бумаги. Я взял ранец, надел его на спину и беспрепятственно вышел.
Так удалось все это сохранить. Потом было бесконечное стояние в очередях у справочной НКВД, отказы в свиданиях и передачах. Наконец, уже летом приняли передачу и в ответ пришла первая записка отца.
«Родная! Посылаю тебе через следователя мою вставную челюсть и очень прошу отдать ее в починку, пусть там постараются склеить. Передай эту челюсть опять следователю. Передачу получил. Большое спасибо! Целую тебя и Бореньку. Ваш Юра».
На германском фронте отец был ранен осколком в верхнюю челюсть, зубы пришлось удалить и с 25 лет он пользовался зубным протезом. Позднее, от сидящего в одной камере с отцом человека, я узнал, как был сломан протез. Это произошло на допросе при ударе по лицу пресс-папье. Побои при допросах послужили и причиной заболевания плевритом».
8 июня 1939 года Георгий Венус умирает в тюремной больнице в Сызрани. Санитарке удается передать родным последнюю записку Венуса: «Дорогие мои! Одновременно с цынгой у меня с марта болели бока. Докатилось до серьезного плеврита. Сейчас у меня температура 39, но было еще хуже. Здесь, в больнице, неплохо. Ничего не передавайте, мне ничего не нужно. Досадно отодвинулся суд. Милые, простите за все, иногда так хочется умереть в этом горячем к вам чувстве. Говорят, надо еще жить. Будьте счастливы. Живите друг ради друга. Я для вашего счастья дать уже ничего не могу. Я ни о чем не жалею, если бы жизнь могла повториться, я поступил бы так же. Юра».
Реабилитирован Георгий Венус был в 1956 году.
***
Ян Антонович Калнынь родился в 1902 году в крестьянской семье в Венденском уезде Лифляндской губернии. Стал член ВКП(б) в 1925 году, с 17 лет работал в органах ВЧК-ГПУ, занимался и литературным трудом.
Образование у Яна Калныня было среднее. Главной целью литературы он считал отражение генеральной линии руководства страны, что и было зафиксировано уже в первом его рассказе «Сухари», появившимся в 1927 году в газете «Красная звезда». Основными темами произведений Калныня были военные события, коллективизация, актуальные политические процессы, отражаемые в очерках.Совмещение этих двух направлений деятельности (писательской и работы в органах) позволяло Яну Калныню находиться на руководящих постах в сфере культуры. В 20-е годы он заведовал отделом литературы в «Вечерней газете», в 1929 году стал главой литературной консультации журнала «Резец». С 1930 по 1931 годы он возглавлял комиссию ленинградской секции Федерации объединений советских писателей, которая исследовала, в том числе, качество художественного перевода объединения. Комиссия сделала акцент на идеологической составляющей текстов. Результат – секция и ее деятельность были осуждены, в вину писателям-переводчикам была поставлена академичность, аполитичность, идеологическая неблагонадежность, вредность. Работа секции была приостановлена, начались ее «чистки», удаление социально-чуждых элементов.
В 1932 году Ян Калнынь стал секретарем оргкомитета Союза советских писателей, входил в Литературное объединение Красной Армии и Флота. Последнее место работы – главный редактор детского радиовещания в ленинградском радиокомитете, откуда Калнынь был исключен в связи с арестом.
Арест случился 3 декабря 1937 года. Расстрелян Ян Калнынь был 18 января 1938 года в Ленинграде по обвинению в шпионаже.
Реабилитирован в 1958 году за отсутствием состава преступления.
***
| Меня окружали привычные вещи, И все их значения были зловещи. Тоска мое сердце сжимала, И мне же моя же нога угрожала. Я шутки шутил! Оказалось, Нельзя было этим шутить. Сознанье мое разрывалось, И мне не хотелося жить. Я черного яду купил в магазине, В карман положил пузырек. Я вышел оттуда шатаясь, Ко лбу прижимая платок. С последним коротким сигналом Пробьет мой двенадцатый час. Орлова не стало. Козлова не стало. Друзья, помолитесь за нас! |
Николай Макарович Олейников написал это стихотворение в 1934 году, когда работал в журнале «Чиж». До этого прозаик, поэт, близкий к обэриутам, Олейников работал в газете «Красный казак», учился в педагогическом техникуме в Ростове, в городе Бахмут организовал выпуск журнала «Забой», в Ленинграде же трудился в «Ленинградской правде». Потом сотрудничал с журналом «Новый Робинзон», редакция которого была преобразована в детский отдел Госидата, где наряду с Самуилом Маршаком Николай Олейников занял одно из ведущих мест. Публиковал свои произведения в журналах «Еж». В 20-30 годах вышли десятки его книг для детей («Хитрые мастеровые», «Живые загадки», «Учитель географии»). Свои стихи он не печатал.
20 июля 1937 года Николай Олейников был арестован как «участник контрреволюционной троцкистской организации».Лариса Олейникова вспоминала: «Приезжает грязная машина. <…> Выходят два человека и спрашивают: "Олейников есть?" К Николаю Макаровичу всегда ходило много людей. Подумав, что это его знакомые, я ответила, что он в Ленинграде. Меня только удивило, что они как-то нелюбезно ко мне обратились, даже не поздоровались. Я предложила им еще – вы, мол, устали, далеко ехали, отдохните, пообедайте. Дура такая. <…> Вернулась в свою квартиру – она опечатана. Неживая от страха, прислонилась я к двери и так стою. <…> Мимо проходили люди; пробегали, едва здороваясь, стараясь не заметить, не узнать. <…> Дом наш был литераторский – все друг друга знали. Я простояла в коридоре под своей опечатанной дверью несколько часов. Никто, никто – все пробегали мимо – не остановился, не предложил зайти, никто даже не вынес стула».
В день ареста Олейникова встретил Ираклий Андронников. Из воспоминаний Лидии Жуковой: «Ираклий Андроников ночевал эту ночь в надстройке. Приехал по делам из Москвы и рано вышел из дому. Смотрит, идет Олейников. Он крикнул: "Коля, куда ты так рано?" И только тут заметил, что Олейников не один, что по бокам его два типа с винтовками <…>. Николай Макарович оглянулся. Ухмыльнулся. И все».
После ареста квартиру Олейникова стали посещать сотрудники органов. Лариса Олейникова вспоминала: «Ко мне стал ходить энкаведист. Такой элегантный мужчина, очень хорошо одетый. Коричневый костюм и коричневые лакированные туфли. Пришел ко мне, спросил: как, что? Представился следователем Николая Макаровича и начал ходить, как нанятый. <…> Как окаянный ходил. Житков говорил: "Что ему надо? Я умираю от ужаса, когда он приходит". Мы даже условились с Житковым, что, когда этот человек придет, я буду оставлять на окне Сашкиного медведя. Чтобы понятно было. В те дни не очень много людей к нам заходило. Но никого нельзя даже вот настолечко обвинять. Потому что хватали всех. И никто не знал – кого возьмут и когда».
Через четыре месяца, 19 ноября 1937 года, поэт был приговорен к расстрелу. Сам расстрел произошел 24 ноября 1937 года в Ленинграде. По одному делу с Олейниковым были расстреляны ленинградские востоковеды, обвиненные в шпионаже в пользу Японии, поэт был знаком с некоторыми из них.
Показания Дмитрия Жукова от 25 июня 1937 года, которые оказались роковыми для Олейникова: «Олейников знал меня с 1929 года и в достаточной мере был осведомлен о том, что в прошлом (с 1927 года) я примыкал к троцкистской оппозиции. В неоднократных разговорах по злободневным политическим вопросам мы оба высказывали резкое недовольство политикой партии по основным принципиальным вопросам».
После ареста Олейникова редакция детской литературы журнала была разгромлена.
Лидия Чуковская в дневниках писала: «Самая соленая соль – дело Олейникова. Донской казак, здоровый мужчина во цвете лет, сдался на 18-й день… Чем же его добили? Конвейер, стойка? Похоронен он там же, где Митя <Бронштейн>, на Левашовском кладбище. И Сережа <Безбородов> – тоже сдавшийся богатырь, мощный полярник! И он там же… И оба они – по делу Жукова, хотя не имели к Жукову ни малейшего отношения <…>. Да, интересно, что на Маршака, которого он терпеть не мог, НМО <Николай Макарович Олейников> показаний не дал. Вот под каким предлогом: "Я с Маршаком в ссоре, не встречаюсь с ним и потому ничего о нем сказать не могу". Очень благородно».
То, что дело было фальсифицировано, власть признала в 1957 году, когда Николай Олейников был полностью реабилитирован.
22 ноября 2015 года у подъездов "писательского дома" появились таблички «Последнего адреса».
Фото: Евгения Кулакова
| *** |
| База данных «Мемориала» содержит сведения о еще троих
репрессированных, проживавших в этом доме. Если кто-то из наших читателей хотел бы стать инициатором
установки мемориального знака кому-либо из них, необходимо прислать в «Последний адрес» соответствующую заявку. Подробные пояснения к процедуре подачи заявки и ответы на часто задаваемые вопросы опубликованы на нашем сайте. |