Пятиэтажный доходный дом №7 по Измайловскому проспекту (с 1923 по 1944 годы он назывался проспект Красных Командиров) был построен в 1901-1902 годах. «Это был такой огромный домина, что если пройтись по проспекту, посмотреть на другие здания, то просто смешно становилось от сравнения, как будто стояли вокруг не дома, а скворечники какие-нибудь или будки собачьи. <...> Был дом как город. Выходил на три улицы. Одних окон на наружном фасаде до семисот штук было. А вывесок разных, больших и малых, и очень маленьких, – как заплаток на старом халате», – так в книге «Дом веселых нищих» описывал дом № 7 по Измайловскому проспекту живший там с детства писатель Григорий Георгиевич Белых. Этот дом станет для него «последним адресом». Эта часть дома #7 выходит фасадом на Троице-Измайловский собор. Вторая часть дома - четырехэтажный угловой Дом Н. Шлейфера, он же Доходный дом страхового общества "Саламандра" - был построен на рубеже XVIII-XIX веков, а в 1876-77 году перестроен.
В этом же доме провел свое детство и будущий академик, ровесник Белых, Дмитрий Сергеевич Лихачев. В 1928-32 годах он был в заключении на Соловках и в Белбалтлаге, но вернулся из лагеря живым. Но не все смогли вернуться. Сегодня мы установили на доме четыре таблички с именами погибших.
Адольф Львович Левит родился в 1896 году в Риге. Какое-то время он жил в Москве, а в 1920-1925 году — в Риге, где якобы был завербован латвийской разведкой. К 1930 году он отбывал ссылку в городе Енисейске Енисейского района Красноярского округа, где был лишен избирательных прав как «административно-ссыльный».
К моменту своего ареста Адольф Львович жил в Ленинграде, работал товароведом представительства Киевпромторга.
Он был арестован 2 декабря 1937 года по обвинению в преступлениях по статьям 58-6, 58-9 УК РСФСР («шпионаж», «диверсии»). Меньше чем через месяц, 30 декабря 1937 года, был приговорен к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 5 января 1938 года. Ему был 41 год.
Спустя пол века, в 1989 году, Адольф Львович Левит был посмертно реабилитирован.
Иван Андреевич Кишкис родился в 1898 году в Риге в семье латышей. Перед арестом он работал намотчиком фабрики № 4 фотобумаг (до революции это была фабрика хромолитографической и меловой бумаги Левинсона и Шауба, с 1970-х годов – Ленинградский завод «Позитив»).
Кишкис был арестован 27 июня 1938 года. 29 сентября 1938 года его приговорили по статьям 17-58-8 УК РСФСР («терроризм») к высшей мере наказания. Приговор был приведен в исполнение 3 октября 1938 года. Ему было 40 лет.
Иван Андреевич Кишкис был реабилитирован в 1989 году.
Николай Владимирович Вейнерт родился в 1884 году на станции Лапы Мазовецкого уезда Ломжинской губернии. У него было неоконченное высшее образование. Экскурсовод и педагог, вместе с женой, педагогом Ядвигой Адольфовной Вейнерт-Влядих, он был одним из основателей экскурсионного дела в России и Петербурге.
Николай Владимирович жил в Ленинграде с женой, ее матерью и пятью детьми: Натальей, Юрием, Николаем, Яном, Адольфом.
Весной 1929 года супруги Николай и Ядвига были впервые арестованы сотрудниками ОГПУ и провели в заключении 4,5 и 2,5 месяца, соответственно. В начале декабря они были высланы на три года из Ленинграда «за связь с шпионом», получив запрет проживания в шести городах («минус 6»). По распоряжению ГПУ они должны были выехать из города 15 декабря 1929 года.
Супруги писали Екатерине Павловне Пешковой, жене Максима Горького, возглавлявшей правозащитную организацию «Политический Красный Крест» («Помощь политическим заключенным», Помполит), и в ОГПУ письма, в которых отражены все тяготы ссыльной жизни Вейнертов. 4 декабря Николай Вейнерт пишет в ОГПУ заявление с просьбой не высылать их из города, а оставить «нам права как научным работникам на самоуплотнение», аргументируя просьбу тем, что «у нас остается в Ленинграде 5 (пять) человек малолетних детей и мать 72 лет, а также научная библиотека 3000 томов (орудие производства)», а также тем, что Николай Владимирович болен бронхиальной астмой.
По всей видимости, эта просьба осталась без ответа. Супруги выбрали для высылки Ярославль. Но через год, 10 декабря 1930 года, Ярославское ОГПУ потребовало от них выезда в Ивановскую область. Выезд был назначен на 18 декабря, времени на обжалование было очень мало. На следующий же день они пишут в ОГПУ и просят о содействии Екатерину Пешкову. Они просят оставить их в Ярославле: «Вначале очень бедствовали, не имея средств к существованию. Семья наша живет в Ленинграде; первое время тоже должна была существовать продажей домашних вещей, то есть отказывать себе в самом необходимом. Летом мы получили в школе Дозауч работу, что дает нам возможность посылать семье часть заработка. <...> Для нас отрыв от Ярославля в настоящее время повлечет за собой безработицу, то есть опять голод семьи и непосильные расходы на дорогу, заботы о приискании помещения, что особенно трудно ввиду жилищного кризиса в населенных местах. Положение осложняется состоянием нашего здоровья. Муж давно страдает астмой, у меня обнаружился порок сердца».
22 декабря 1930 года заведующий юридическим отделом Помполита обратился с заявлением в ОГПУ, в котором просил оставить супругов Вейнертов в Ярославле. Но ответная телеграмма из Помполита опоздала и затем затерялась на почте, и Вейнертам пришлось выехать в Кинешму. Из Кинешмы в январе 1931 года Ядвига Адольфовна писала Е.П. Пешковой: «Наш переезд сюда, как можно было ожидать, лишил нас работы, так как здесь все места заняты и до конца учебного года, то есть до осени 1931 года, вакансии не предвидятся. Отсутствие заработка в настоящее время особенно тяжело потому, что у меня в Ленинграде больны дети одновременно гриппом, ангиной, свинкой, а средний был болен воспалением легких и плевритом. Всем им сейчас нужно усиленное питание, а мы не сможем дать даже самого необходимого».
В январе 1931 года супругов повторно арестовали и доставили в Дом предварительного заключения в Ленинграде, где шло следствие по делу «Контрреволюционной группировки в экскурсионной базе ЛООНО». По делу проходили 25 педагогов, научных сотрудников и экскурсоводов во главе с историком Николаем Павловичем Анциферовым, которые обвинялись в том, что «проводили антисоветскую монархическую пропаганду среди населения через экскурсии». Материалы этого дела опубликованы на сайте архива Фонда Иофе.
В июне 1931 года Николай Владимирович был освобожден под подписку о невыезде, Ядвига Адольфовна осталась под стражей. Николай Вейнерт снова пишет Пешковой: «Жену посадили в одиночку, держат ее без передачи, без питания, книг, газет и прогулок 66 суток, допрашивали 25 раз и сейчас еще держат в одиночке». Он пишет, что, крайне изнуренная, она вынуждена была подписать лживые протоколы допросов. «Ручаюсь, что она никакого преступления перед советской властью не совершала, работала всегда свыше сил и имеет громадные заслуги перед страной за самоотверженную работу, да и в настоящее время могла бы приносить громадную пользу государству, подготавливая кадры преподавателей. Между тем нас хотят раздавить, как всяких вредных насекомых. Я считаю это недопустимым в стране Советов, не могу молчать, требую пересмотра дела и выпуска ее из заключения, свободного допроса, прекращения незаслуженного, оскорбительного четырехлетнего преследования. Все живут, и мы хотим жить, работать, приносить пользу. В печати представители власти говорят о том, чтобы беречь специалистов, мы труженики; мы хотим работать, пусть дадут возможность нам работать!».
«Если же находят, что работа наша вредна, пусть расстреляют нас вместе, да и 5-х детей наших тоже, мы умрем в полном сознании наших заслуг перед рабочим классом», - в отчаянии завершает он.
Тем не менее 23 августа 1931 года супруги Вейнерт по статье 58-11 УК РСФСР были приговорены к трехлетней ссылке, на этот раз в Северный край. В 1934 году они вернулись в Ленинград. Ядвига Адольфовна работала преподавательницей в школе. Николай Владимирович преподавал историю архитектуры в Институте инженеров коммунального строительства и Институте им. Репина (Академии художеств).
Но на этом удары судьбы не закончились. Николай Владимирович и Ядвига Адольфовна были в третий раз арестованы 21 июня 1938 года. Особой тройкой УНКВД ЛО 27 октября 1938 года Николай Владимирович был приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян в Ленинграде 1 ноября 1938 года.
Ядвига Адольфовна 31 октября 1938 года также была приговорена к расстрелу, но приговор не был исполнен, и 26 июня 1939 года Особым совещанием при НКВД СССР она была сослана на пять лет в Якутию.
Их старший сын Юрий Вейнерт был четырежды судим по политическим мотивам, провел в лагерях и ссылках более 20 лет, погиб в 1951 году в ссылке в Красноярском крае.
По всем обвинениям Вейнерты были реабилитированы в 1950-1980-х годах. Ян Николаевич Вейнерт, сын Николая и Ядвиги, брат Юрия, в 1992 году напишет в стихотворении:
«И вот теперь, когда пора настала
Очистить Память жертв,
страдавших без вины,
Мы с братом долго хлопотали
О реабилитации родных...
На папу, маму, брата – всех троих –
Мы получили девять извещений –
По три на каждого
И с указаньем в них:
„Отсутствие состава преступленья“».
Примечание: Фотографии супругов Вейнертов взяты с сайта «Возвращенные имена».
В квартире № 21 жил со своей семьей – женой и двухлетней дочкой – писатель Григорий Георгиевич Белых.
«В этом доме родился (по другим данным, Белых родился в 1906 году в селе Навесное Ливенского уезда Орловской губернии. – прим. ред.), вырос и прожил без малого 30 лет (за вычетом трех-четырех лет, проведенных им в колониях и детских домах) мой друг и соавтор Григорий Георгиевич Белых. Несколько лет и я провел в этом доме; здесь, в одной из комнат бывшей квартиры управляющего, в комнате, выходящей окном на задний двор, мы с Гришей Белых написали нашу первую книгу "Республика Шкид"», - писал в предисловии к переизданию книги Белых «Дом веселых нищих» Алексей Пантелеев (Еремеев). Первое после ареста Белых переиздание этой книги стало возможным лишь в начале 1960-х годов.
О детских и юношеских годах Григория Белых, о создании и невероятном успехе книги «Республика Шкид» о Школе имени Достоевского написано немало, и им самим, и исследователями. В этой публикации мы остановимся подробнее на том, что же стало причиной и основаниями для уголовного преследования писателя и как складывалась после ареста его судьба и судьба его произведений.
Содержание архивного уголовного дела № П-22705 в отношении Григория Белых подробно описала Марина Терехова в статье «Преступление и наказание Григория Белых» (опубликована в сборнике «Республика Шкид», М.: Издательский проект «А и Б», 2015, стр. 309-319). Выдержки из материалов дела далее мы цитируем по этой публикации.
«Читала материалы дела, представляя, как по зимнему серому и холодному Ленинграду в сторону Литейного проспекта, 4 идет человек. Он вызван на допрос», - пишет в начале своей статьи Марина Терехова.
Мерой пресечения для Григория Белых была выбрана подписка о невыезде из Ленинграда, поэтому на допросы в «Большой дом» он являлся из дома сам. К моменту ареста он уже был тяжело болен туберкулезом. Следствие шло один зимний месяц 1935-1936 года: 27 декабря 1935 года в доме Белых произведен обыск, сам он доставлен на первый допрос, в январе 1936 года следствие допрашивает самого Белых и свидетелей, проводит очные ставки, а 27 января Белых сообщают об окончании следствия. Спустя еще месяц, 25 февраля 1936 года, в Ленинградском областном суде состоялось закрытое судебное заседание по делу Григория Белых. Приговор: три года заключения по статье 58-10 УК РСФСР («антисоветская пропаганда и агитация»). Писатель взят под стражу в зале суда.
Что же установило следствие? Следователем, кстати, был Николай Лупандин, известный сегодня как «литературный палач». Он вел дела Николая Заболоцкого, Бориса Корнилова. «Допрос сопровождался моральным и физическим издевательством, угрозами, побоями и закончился отправкой меня в больницу судебной психиатрии – в состоянии полной психической невменяемости», - писал позднее о работе Лупандина Николай Заболоцкий.
Самый ранний допрос в деле Григория Белых относится к 4 декабря 1935 года. Это допрос Константина Константиновича Мамовича-Дымшица, брата жены Григория Белых, с которым, если верить его словам, изложенным в материалах дела, у него были «нездоровые» отношения. Его допрашивают потому, что в УНКВД по Ленинградской области поступили сведения о том, что он, Мамович-Дымшиц, хранит контрреволюционные литературные произведения. На этом допросе 4 декабря Мамович-Дымшиц признается, что «имел одно контрреволюционное произведение под названием “Два великих”». Рискуя стать обвиняемым, он дает показания на своего родственника – и становится свидетелем. Марина Терехова в статье пересказывает слова Мамовича-Дымшица о том, как ему досталось это стихотворение: он зашел в комнату Григория Белых, когда тот отсутствовал, нашел на рабочем столе писателя книгу, в которую был вложен листочек со стихотворением, и переписал его «исключительно с целью довести об этом до сведения органов власти».
Стихотворение «Два великих» действительно содержится в «вещдоке», приобщенном к материалам дела. Марина Терехова описывает «вещдок» как тоненький линованный блокнот серо-зеленого цвета, исписанный красивым почерком. Вдоль полей каждого листочка рукой Белых написано «принадлежит мне. Белых Г.Г.». Тетрадочка форматом чуть меньше А5 начинается стихотворением «Два великих», где есть такие строки:
«…Тут Сталин замолчал
Такая деловая стерва.
А Петр тихо забурчал:
Сдаюсь, сдаюсь, Иосиф Первый.
Что говорить мне?
Мою идею о канале
Вы, не жалея сил чужих,
Весьма блестяще доконали.
Я ж был идеями богат,
Но не был так богат рабами»
Что еще было в этой тетради? Тексты романсов поэта Бориса Тимофеева, 32 частушки (восемь из которых отмечены следствием как антисоветские), например, такая:
«В колхоз пошла
Юбка новая.
Из колхоза ушла
Ж… голая»
Белых на следствии и в суде признает авторство стихотворения «Два великих». Но Марина Терехова в статье задается вопросом: «А что если стихотворение «Два великих» написал не Белых? Раз уж авторство всех текстов в той злополучной тетрадочке принадлежит не ему, то, может, и произведение, которое стало поводом к уголовному преследованию талантливого детского писателя, написано кем-то другим? Кем-то, чье имя Белых выдавать не хотел…» И продолжает: «Поиски ответа на этот вопрос – тема отдельного исследования».
Помимо «вещдока» следствие считает доказательствами вины Белых протоколы допросов и очных ставок. Допрашивали, помимо самого Белых, его соседей и, что, наверное, было самым драматичным, его друга Алексея Ивановича Пантелеева (Еремеева). С ним за день до окончания следствия, 26 января 1936 года, у Григория Белых была очная ставка. А за три дня до этого Пантелеева допрашивали в качестве свидетеля: «Я был очень возмущен тем, что Белых пошел по пути контрреволюционной работы, и был огорчен тем, что мой друг, как я его считал, стал на такой путь. Свое возмущение я высказывал Белых в достаточно резкой форме». Пантелеев на допросе подчеркивает, что «находился в дружеских отношениях» с Белых, будто бы отрекаясь от своего друга. Марина Терехова комментирует это так: «Судя по тому, что Пантелеев пытался смягчить своему другу условия отбывания наказания, переписывался с ним, когда тот уже был в тюрьме, отказался снимать его фамилию с обложки «Республики ШКИД» (из-за чего повесть не переиздавалась до 1960 года), хлопотал о посмертной реабилитации Григория Георгиевича, Пантелеев не находился в дружеских отношениях с Белых. Он в них жил до конца своих дней».
В статье о Григории Григорьевиче Белых (опубликована в сборнике «Распятые», СПб, 1993) Евгения Путилова приводит текст последнего письма Белых, адресованного Пантелееву, со штемпелем на конверте от 11 августа 1938 года, то есть за три дня до смерти писателя в тюрьме: «Читать его трудно: страшно смотреть на прыгающие, порой бессвязные и алогичные строчки, но еще страшнее представить себе состояние совершенно больного человека, в сознании которого уже многое путается, хотя где-то он еще верит в будущее: «Надеялся я еще на пару свиданий в августе и на одном увидеть тебя. Посидеть на табуреточке и поговорить с тобой о самых простых вещах... Наконец, разве нечего нам сказать о задуманном, об испорченном, о дурном и хорошем, чем несет в воздухе». И тут же рядом: «Алексей, у меня странное такое впечатление, что я пишу, а меня волокут наверх санитары, отчего и строчки дрожат». Он ждет своего близкого дня рождения, верит в какой-то по этому поводу маленький праздник. И вдруг заключительная строка: «Кончено все...»»
Писатель Григорий Григорьевич Белых умер в тюремной больнице 14 августа 1938 года от туберкулеза легких, не дожив полугода до окончания срока. Ему было 32 года.
Его дочь Татьяну удочерили дальние родственники, она росла под новым отчеством и фамилией как Татьяна Ефимовна Николаева. Жена, Раиса Соломоновна (Васильевна) Белых (Грамм), продолжала жить в квартире № 21, умерла в блокаду в марте 1942 года.
Через 21 год после гибели Григория Георгиевича Белых его другу детства Алексею Ивановичу Пантелееву удалось добиться пересмотра дела. 26 марта 1957 года Президиум Верховного суда РСФСР установил, что вменяемые Белых произведения «не могут быть признаны контрреволюционной литературой, хранение которой преследуется законом», а значит отсутствует состав преступления. Через месяц, 20 апреля 1957 года, Пантелееву направляют письмо с просьбой сообщить адрес Белых для вручения ему справки о реабилитации.
Марина Терехова приводит ответ Пантелеева: «Писатель Григорий Георгиевич (а не Григорьевич) Белых, о местожительстве которого Вы меня запрашиваете, скончался летом 1938 года в Ленинграде, в тюремной больнице имени д-ра Гааза. Справка о реабилитации ему, естественно, не нужна. Будет лучше, если подобную справку Вы адресуете в Ленинградское отделение Союза писателей СССР (ул. Воинова, 18), членом которого Белых состоял до дня ареста в 1936 г. В настоящее время ставится вопрос о посмертном восстановлении т. Белых в правах члена нашей организации, и вот тут Ваша справка может действительно оказаться полезной».
Вопрос о литературной реабилитации писателя Григория Белых решался дольше, чем о реабилитации уголовной. О трудном возвращении повести читателям рассказывает Дмитрий Козлов в статье «Почтеннейшая “Республика”» (опубликована в сборнике «Республика Шкид», М.: Издательский проект «А и Б», 2015, стр. 290-304).
Осенью 1957 года Лидия Чуковская писала Алексею Пантелееву: «…мне рассказывал один детгизовец, что на днях там был бой: за и против переиздания «Республики». Максимова с пеной у рта доказывала устарелость и антипедагогичность [книги]…».
Впервые после ареста и реабилитации Белых повесть удалось переиздать только в 1960 году в издательстве «Советский писатель». Тираж 1960 года разошелся мгновенно. Год спустя книга все-таки вышла в Детгизе. «С тех пор каждый год выходит, как минимум, по одному переизданию “Республики Шкид“» - пишет Дмитрий Козлов.
Козлов отмечает, что еще до переиздания в СССР «Республика Шкид» была опубликована по-немецки в Берлине: «В Германии судьба книги складывалась не легче, чем в СССР. Переведенная на немецкий язык вскоре после публикации в Советском Союзе, книга выдержала несколько изданий, но при нацистах была запрещена. Вместе с другими «вредными» книгами повесть сжигали на площадях. После 1945 года печатать ее не разрешала уже советская цензура, органы которой были ответственны за издание советских авторов в Германской Демократической Республике. Когда после реабилитации Белых формальный запрет на публикацию «Республики Шкид» был снят, германские издатели оказались смелее своих старших товарищей из СССР.»
«История «Республики Шкид», не самой Школы имени Достоевского, а именно повести – не история ли это победы, одержанной, когда уже и надеяться на нее не приходится? Одержанной благодаря верности юношеской дружбе, способности видеть прекрасное там, где другие его не замечают, мужеству биться до конца, любви к свободе и справедливости», - пишет Дмитрий Козлов.
Табличка Григорию Белых установлена по инициативе литературоведа Евгении Щегловой. Таблички Адольфу Левиту, Николаю Вейнерту, Ивану Кишкису установлены по инициативе историка Янины Кругликовой.
Церемония установки таблички проекта «Последний адрес»: фото
