Москва, Большая Пироговская, 21, с.1

Эдуард Романович Вольский родился в 1906 году на станции Сетунь Московской губернии. Его отец Роман Маркелович Вольский был мастером на фабрике Товарищества Реддавей, мать Эльза Германовна Вольская – домохозяйкой. В семье было четверо детей – три дочери и сын. Семья жила в Немчиновке в собственном доме, который им помог построить хозяин фабрики в знак уважения к труду Вольского.

Семья Вольских

У Эдуарда с детства было искривление позвоночника, к 18 годам болезнь усилилась, и врачи рекомендовали отправить юношу на лечение в Германию, тем более что в Берлине проживали близкие родственники семьи. В 1926 году Эдуард уехал по визе в Берлин. Там он поступил в политехникум в Шарлоттенбурге. Его интересовала фотография – в семейном архиве сохранились его берлинские снимки, интересовали достижения техники, новые инженерные сооружения, поэтому он и выбрал для продолжения образования Политехнический институт в Берлине.

В 1932 году, когда в Германии начались выступления нацистов, Вольский был вынужден покинуть Берлин и вернуться в Москву. Образование он завершил уже в Московском энергетическом институте им. Молотова и работал инженером в институте «Теплоэлектропроект».
В 1934 женился Вольский женился на Серафиме Степановне Жеребцовой, а через год у них родилась дочь Татьяна.

Эдуард Вольский, студент. Берлин, 1931 год.

Эдуард Романович был арестован 4 ноября 1936 года. Ему было предъявлено обвинение в “участии в террористической организации, связанной с троцкистско-зиновьевским блоком”, а его женитьбу следователь объяснял тем, что квартира жены подходила для совершения террористического акта.

Поначалу Вольский содержался во внутренней тюрьме НКВД, затем был переведен в Бутырку. В следственном деле сохранились его заявления о том, что следствие применяло к нему недопустимые методы допроса.

В деле имеется также справка медчасти от 13 апреля 1937 года, в которой отмечается “общее истощение, сердечная недостаточность, состояние здоровья тяжелое”.

1 июля 1937 года Вольский был перевезен в Лефортово, а на следующий день, 2 июля 1937 года, состоялось заседание Военной коллегии, которое длилось всего 20 минут: оно было открыто в 16.15 и закрыто в 16.35. Заседание проходило без участия обвинения, защиты и без вызова свидетелей.

Вольский не признал себя виновным. В последнем слове он сказал: “В Германии жил шесть лет. Задания от германской разведки не получал и не был таким врагом народа, как сказано в обвинительном заключении. Все ограничивалось только разговорами и никакой подготовки к теракту не было”.

Вольский был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу – с конфискацией имущества за “участие в контрреволюционной террористической организации”. Приговор обжалованию не подлежал и был приведен в исполнение немедленно. Вольскому был всего 31 год.

Его жена Серафима Степановна Вольская была арестована 17 февраля 1938 года и осуждена на пять лет исправительно-трудовых лагерей как “член семьи изменника родины”. Она отбыла весь срок в темниковских лагерях Мордовии. После освобождения она не могла проживать в Москве.

Дочери Татьяне было чуть больше года, когда отца арестовали. “Меня часто спрашивают – помню ли я своего отца? Нет, конечно, не помню и это первая моя трагедия, – пишет Татьяна Эдуардовна. – Когда его пришли арестовывать, я болела, у меня была высокая температура, он стоял у моей кроватки и плакал, предчувствуя, что больше меня не увидит. Моя мать осталась без средств к существованию, в ожидании, что скоро придут и за ней. До своего ареста она увезла меня в город Чистополь к своей матери и моей бабушке. Насколько я помню, мне было меньше двух лет, я осталась одна в незнакомом для меня месте, с незнакомыми мне людьми, и мне было очень страшно. Эти чувства были второй трагедией моего раннего детства.

Серафима Степановна и Эдуард Романович Вольские в Немчиновке.

Мама вернулась в Москву, устроилась на работу и ходила по тюрьмам с передачами – передачи нигде не принимали и не говорили, где находится мой отец. А в это время его допрашивали с пристрастием в Бутырках, обвинили в государственной измене и вынесли смертный приговор.

О том, что отца расстреляли в июле 1937 года и его прах захоронили в могиле № 1 Донского кладбища города Москвы, я узнала только в 1999 году, когда впервые эти данные опубликовал «Мемориал».

Когда мне было четыре года, мы с бабушкой ездили к маме на свидание. Я не понимала тогда, зачем и куда мы едем. Ехали на поезде до станции Потьма, затем пересели на другой поезд, который назывался «Кукушка», видимо узкоколейка, он очень пронзительно свистел, кругом был лес. Затем мы оказались в каком–то большом помещении, где было много детей и женщин, все плакали и кричали. Я не помню мамы, кто-то меня обнимал, плакал, но я видела только всех, а маму я уже не знала.

Затем я вспоминаю, как бабушка читала письмо, в котором мама писала, что она перенесла операцию, предположительно у нее был рак, ей удалили обе груди, видимо простудилась на лесоповале. Ей было 30 лет.

В 1943 году мама приехала в Чистополь, в феврале истек срок ее заключения, без права проживать в Москве. Я помню этот момент, когда она приехала. Ехала на лошадях из Казани в Чистополь. Я ее чуждалась. У меня были мама – бабушка и папа – дедушка. Мама очень расстраивалась, это были нелегкие времена для всех, и особенно для меня. Я ведь не понимала всего и не осознавала, как тяжело маме быть как бы посторонней в нашей жизни. Фактически в течение всей жизни это отчуждение сохранялось, на это были разные причины”.

25 июля 1957 года Эдуард Романович Вольский и Серафима Степановна Вольская были реабилитированы за отсутствием состава преступления. Тогда же семье выдали ложную справку о смерти Вольского в 1942 году в лагерях от воспаления легких. И лишь в 1999 году Татьяна Эдуардовна смогла ознакомиться с материалами дела своего отца.

“В 1968 году умерла мама, ее кремировали и прах захоронили на Донском кладбище в Москве, как она хотела, – продолжает Татьяна Эдуардовна. – В это время мы еще не знали о том, что это то же самое кладбище, где был захоронен отец и где долгие годы на безымянной могиле стоял камень с надписью «Могила невостребованных прахов № 1. С каждым годом над могилой появляются новые таблички с именами жертв политических репрессий: Примаков, Тухачевский, Якир и среди них многие другие никому не известные, такие, как мой отец – скромный инженер тридцати лет Эдуард Романович Вольский”.

Много позже внучка Вольских Марина Игоревна Галицкая написала стихи о своей бабушке Серафиме Степановне Вольской:

Серафима Степановна Вольская с дочкой Таней и племянницей Верой на руках. Чистополь. 1937 год.

“Баба Сима курила Север, боялась собак – сторожевых овчарок, вышивала крестиком. Не отвечала на заданные вопросы. Ее ругали свои: как можно кормить ребенка, постоянно дымя папиросой. Баба Сима любила меня, а я не любила кашу, но ела, потому что она сказала, что от каши вырастут косы и тогда мы завяжем бантики. Ее мордовские незабудки цвели голубыми цветами. А потом от нее ничего не осталось – только пепел в стене колумбария. И светлые облака и рубашка с крестиками молодых надежд на счастливый конец истории. Это я счастливый конец истории, дождалась, когда вырастут косы – два мышиных хвостика с белыми бантиками. И постскриптум: в Мордовии стояли морозы, уметь вышивать означало выжить, не сгнить на лесоповале, и уже все знали, что нельзя ничего подписывать на допросах”.

Церемония установки таблички "Последнего адреса": фото

Фото: Михаил Шейнкер