Москва, Госпитальный вал, 5, стр. 8

На месте современного дома № 5, строение 8 по Госпитальному валу когда-то стояло пятиэтажное кирпичное здание. В 1930-х годах в этом доме жила семья Александра Афанасьевича Новосельца. Заявку на установку таблички подала его внучка Екатерина Воропаева. Его дочь, Лариса Александровна Лоза, из-за проблем со зрением не смогла сама написать текст и надиктовала Екатерине и внуку Георгию свои воспоминания об отце, которые мы приводим ниже: «Мой папа, Александр Афанасьевич Новоселец, родился в городе Минеральные Воды в 1906 году. Он был вторым ребенком в семье и единственным сыном. У него была старшая сестра Мария и три младших – Татьяна, Ольга и Антонина. Сестер он очень любил и всегда о них заботился. Его отец – дедушка Афанасий Павлович Новоселец – был выходцем из Восточной Украины, из Черниговской губернии. Всю жизнь он работал на железной дороге: сначала кочегаром, потом помощником машиниста и, наконец, машинистом пассажирского поезда.

Мама моего отца Степанида Григорьевна Панченко была родом из терских казаков. Имея пятерых детей, она работала по хозяйству. Была грамотная, читала книги. Как они с дедушкой оказались в Минеральных Водах, я не знаю. Но прожили они там долгую жизнь. Дедушке было 93 года, когда его сбил автомобиль, что спровоцировало его уход из жизни. Баба Стеня прожила 89 лет. У них был свой дом с прекрасным большим садом. У дедушки во дворе был колодец с сильно минерализованной водой, детям наливали ванну, и они с удовольствием там сидели. Мы там часто бывали – и в детстве с папой и мамой, и будучи уже совсем взрослыми.

В семье всем детям стремились дать образование. Папа это очень ценил. Баба Стеня в поздние годы цитировала письма сына сестрам с призывом учиться.

Из всех детей папа был единственный, кто учился в Москве. Вначале он окончил Горный техникум во Владикавказе, затем поступил на факультет советского права МГУ. Там же учился и Варлам Шаламов, немного раньше папы.

Мои родители познакомились в университете. Мама училась на медицинском факультете, который в 1930 году, в год ее выпуска, отделился от МГУ и стал Первым медицинским институтом. Так что мама была в числе тех, кто составил первый выпуск мединститута. После учебы она поступила в ординатуру к выдающемуся хирургу-травматологу С.Г. Юдину.

Папа был партийным человеком, а мама даже в комсомоле не состояла. Во время учебы в МГУ папа был членом бюро ВЛКСМ. На фотографии, которая сохранилась в семейном архиве, он – прямо под виньеткой. Именно так он всегда и одевался: носил галстук, белые рубашки, костюм.

Они с мамой были очень красивой парой. Однажды на университетском балу они получили в награду за лучший вальс ажурную «серебряную» розу. Но она, к сожалению, не сохранилась.

Всегда вокруг папы были люди, он вообще был «душой компании», организатором. Очень был огорчен, когда однажды сорвался задуманный им диспут. В Большую Коммунистическую (бывшую Большую Императорскую) аудиторию МГУ он пригласил двух поэтов – Владимира Маяковского и Иосифа Уткина. Уткин приехал, а Маяковский по какой-то причине тогда не смог прийти.

Папа был охотником. Но не слишком удачливым. Возвращаясь с охоты, он заходил в Елисеевский магазин, покупал дичь и уже с ней приходил домой. Сам позже об этом и рассказывал.

Он был добродушным и очень открытым человеком. Однажды он увидел сидящим на скамейке молодого парня. Разговорился с ним, узнал, что тому некуда идти, и привел его домой. Парень какое-то время жил у нас, потом папа ему помог устроиться в общежитие. Он окончил московский вуз, стал инженером и потом многие годы нас не забывал, уже когда папы давно не было.

После окончания МГУ папа работал в наркомате легкой промышленности референтом тогдашнего наркома Исидора Любимова. Его арестовали и расстреляли еще раньше папы. (Любимова, которого современники считали правой рукой Михаила Фрунзе, арестовали 24 сентября 1937 года, расстреляли 27 ноября по обвинению в «измене Родине и участии в антисоветской организации правых» – ред.)

Папе была положена машина с шофером – М1, эмка. У шофера была фамилия Пушкин. Он приезжал за папой утром, часам к 10-ти, потому что наркоматы работали в режиме Сталина – до середины ночи. Так что мы папу видели не очень много. И вот, пока Пушкин ждал его во дворе, машину (это было в диковину!) окружала ребятня, дошколята, им разрешали в ней посидеть. Потом Пушкин отвозил папу в наркомат, а меня завозил на Мещанскую в ботанический сад МГУ. Там я занималась в немецкой группе, где учила и воспитывала нас немка.

Няня рассказывала, что после ареста Любимова папа ходил по комнате и говорил: «Что происходит? Я ничего не понимаю!» И потом еще: «Елена Петровна, если меня арестуют, знайте, что я ни в чем не виноват!»

В последний год жизни папа работал в наркомате тяжелой промышленности. Был начальником контрольно-инспекторской группы Главгеологии. Дома постоянно звучала фамилия Орджоникидзе.

Жили мы в двух комнатах четырехкомнатной квартиры на пятом этаже в доме на Госпитальном валу. Семья моей мамы с дореволюционных времен жила в университетском доме на Моховой, там я и родилась. Дедушка, мамин папа, работал в МГУ, в анатомичке, готовил препараты для студентов.

Потом, в начале 1930-х годов, моему папе предоставили комнату в квартире на Госпитальном валу. Сначала одну большую, 20 метров. А другую комнату, поменьше – его коллеге и товарищу по наркомату легкой промышленности. Но он отказался от нее, сказал: «Саша, я один, мне она не нужна, а у тебя семья, бери». Так у нас стало две комнаты. Госпитальный вал – это была тогда окраина. Мама очень скучала по Моховой и часто ездила к родителям. Мы садились в 22-й трамвай и долго ехали в центр.

К концу 1936 года папе предложили новое жилье, в Доме правительства. Но мама говорила, что какое-то чувство ее удержало. Уже привыкли к Госпитальному валу, и соседи тогда были хорошие. Уговорила мужа отказаться. Возможно, это и спасло всю семью от массового ареста или уж по крайней мере от выселения в барак, как это было с теми, чьих мужей уводили из Дома правительства.

В нашей квартире в первой комнате жила немецкая семья: Павел Францевич и Клара Фридриховна Командер. Они были членами Коммунистической партии Германии и состояли, насколько я понимаю, в Коминтерне. У них был сын Хайнц, постарше меня. Их арестовали (и, видимо, расстреляли) в 1936 году. Хайнца (ему тогда было лет 10) забрали в детский дом. (На самом деле Хайнцу к тому моменту было уже 16 лет. После ареста родителей он был сослан в Акмолинскую область, где в 1942 году его арестовали и по статье 58-10 дали десять лет исправительно-трудовых лагерей. – ред.)

В четвертой комнате жил летчик Григорий Побежимов с женой и ребенком. Очень приятная была семья. Им вскоре после ареста Командер выделили квартиру. (В августе 1937 года Григорий Побежимов участвовал в перелете из Москвы в Америку через Северный полюс в составе экипажа самолета Н-209. Самолет разбился, экипаж погиб. – ред.)

Так у нас сразу в двух комнатах сменились соседи. Те, что приехали, при папе вели себя тихо, а сразу после его ареста сообщили нам (мне было восемь лет, сестре четыре), что мы – враги народа. С ними в одной квартире пришлось прожить долгих 20 лет…

В июле 1938 года папа месяц пробыл в командировке в Средней Азии. Вернулся в субботу и сразу уехал к нам на дачу, которую мы тогда снимали. Провел с нами выходные, а утром в понедельник мы проводили его до опушки, и он уехал. Он был, как всегда, в костюме и белых летних туфлях. Таким я и запомнила его. Больше мы его никогда не видели.

Арестовали его на работе 2 августа 1938 года. В тот же день дома был обыск. Мы оставались на даче с няней, мама нам тогда сказала, что папа снова в командировке.

Мама рассказывала, что проводивших обыск НКВДшников было трое: двое мужчин и женщина. Один из них прямо на себя надел папино габардиновое пальто и стал спрашивать товарищей, идет ли ему это наряд. Его убедили, что идет. Он сказал: «Тогда беру себе». Конфисковали все личные папины вещи. Почему-то оставили пыжиковую шапку. Мужчин в семье больше не было, потом эту шапку мама подарила соседу.

У нас была большая библиотека, ее всю перевернули. Забрали все книги на немецком языке и все рукописи. Папа сочинял и рассказывал нам чудесные сказки. Он их и записывал. Рукописи сказок тоже забрали.

Еще не поленились забрать рояль. Рояль не был личной вещью отца, но его все равно забрали. После обыска я музыкой больше не занималась.

Когда мы с дачи вернулись в Москву, сургучными печатями были опечатаны дверцы книжного шкафа. Мама все время боялась, что мы с младшей сестрой эти печати повредим. Тогда всего боялись... Мы их не трогали, росли, а детские книги стояли за стеклом. Только через год органы НКВД печати сняли.

Одновременно с папой в 1938 году арестовали его товарища и коллегу Виктора Викентьевича Катаняна. (Виктор Ломтатидзе-Катанян учился, как и Новоселец, на юридическом факультете МГУ, позже работал с ним в Наркомате легкой промышленности. Жил с семьей в Доме правительства. Арестован в августе 1938 года и осужден по статье 58 «за участие в подготовке покушения на членов Политбюро Молотова и Ворошилова». – ред.) Ему дали восемь лет, но, как это тогда часто бывало, они растянулись на все 18. После реабилитации в 1954 году он пришел к нам и рассказал, что отца видели в тюрьме вскоре после ареста. Очевидно, его сильно истязали на допросах. Он еле шел по коридору и был совершенно седой. Расстреляли его через два месяца после ареста, 3 октября 1938 года. Ему было 32 года.

(Александра Афанасьевича обвинили в «участии в шпионско-вредительской право-троцкистской организации, существовавшей в Наркомате легкой промышленности». Согласно обвинительному заключению, он якобы «входил в состав террористической группы, был выделен в качестве физического исполнителя теракта против Микояна». На судебном заседании, которое длилось 15 минут, он не признал своей вины и полностью отказался от ранее данных «под давлением» показаний. – ред.)

Маму еще года два, почти до войны, вызывали на допросы. Когда она приходила совершенно изможденная, мы думали, что после дежурства или операции так устала. А она была после допроса. Только потом, много лет спустя, она нам все рассказала.

На запросы семьи долгие годы органы отвечали: «Осужден на 10 лет и сослан в дальние лагеря без права переписки». На запрос дедушки Афанасия Павловича о сыне ему пришел ответ, что А.А. Новоселец умер в 1940 году от воспаления легких в г. Минеральные Воды. Абсурд ситуации в том, что ответ пришел именно в Минеральные Воды, по месту постоянного проживания его родителей. То есть их уверяли, что сын умер у них на руках. Когда я в конце 1980-х годов пришла на Кузнецкий мост, 24 знакомиться с делом отца, то в числе прочих подшитых к делу документов было написанное мной на тетрадном листке в линеечку письмо товарищу Сталину. Я писала, что мой папа ни в чем не виноват, и просила разобраться лично. Там же мне позволили сделать выписки из документов. Еще мне показали заполненную папой анкету. На вопрос о детях он ответил: «Две дочери: Лариса, восьми лет и Аллочка, четыре годика».

 

Александр Афанасьевич Новоселец был реабилитирован в 1956 году.