Москва, Новинский бульвар, 18, корпус 2

Пятиэтажный кирпичный дом № 18, корпус 2 был построен в 1910 году.

Согласно базам «Мемориала», в годы Большого террора не менее 10 жильцов этого дома были расстреляны. Одному из них сегодня мы установили памятный знак. Заявку на установку таблички подала внучка репрессированного, Марина Витальевна Бокариус.

Михаил Юрьевич Рапопорт родился в 1882 году в Витебске. Затем семья переехала в Псковскую губернию, где отец Михаила занимался торговлей лесом. «Совсем мальчишкой ходил на сплав леса с рабочими и агитировал их против хозяина (отца)», - вспоминала рассказы Михаила Юрьевича его дочь, Фелика Михайловна Бокариус.

Еще в юности Михаил увлекся революционными идеями. В 1902 году он вступил в РСДРП. Вскоре он был вынужден эмигрировать. Высшее образование Михаил получил за границей, во время эмиграции в Швейцарии. По свидетельству дочери, он учился на историческом и техническом факультете.

Из эмиграции Михаил вернулся в 1905 году и активно включился в партийную работу. Работал наборщиком в подпольной типографии под именем «Евгений Выборгский».

Примерно в 1907 году Рапопорт был в первый раз арестован, некоторое время просидел в Бутырской тюрьме. Вскоре, за неимением прямых улик, его выпустили, но отправили служить в армию.

После службы в армии его направили в Пермь на лесопильный завод, где он продолжил заниматься политической агитацией.

В 1914 году Михаил Юрьевич женился и вскоре был переведен на работу на строительство Мурманской железной дороги, на станцию Медвежья гора. В 1916 году у Рапопортов родилась дочь Фелика.

После Октябрьской революции Рапопорт работал в системе Экспортлеса и Наркомата лесной промышленности, часто ездил в командировки за границу: в Германию, Эстонию, Великобританию, в 1925-1926 годах полгода был в Персии.

В 1922 году старший брат Михаила, Александр Юрьевич Рапопорт, был назначен юристконсультом советского торгпредства в Германии. Когда в начале 1930-х годов его отозвали в Москву, он отказался вернуться. Через некоторое время он с семьей переехал в Париж. Возможно, это как-то повлияло на арест Рапопорта, а, возможно, одной из причин послужило и то, что Михаил Юрьевич, по словам дочери, не скрывал своего отношения к происходящему в стране. «Когда начался поход на деревню, раскулачивание, отец очень резко критиковал политику, проводимую Сталиным, особенно, когда начались процессы: "Хозяин разворачивается…" О членах ЦК говорил: "Что они смотрят? Ведь сами потом головы не снесут"».

3 декабря 1937 года органы НКВД арестовали начальника Главвостлеса Наркомата лесной промышленности СССР Марка Львовича Гринштейна. Тогда же, по свидетельству дочери, Рапопорта уволили с работы – к тому моменту он работал инженером по лесопилению Главвостлеса. Но затем, в марте 1938-го, его восстановили – в должности старшего диспетчера. Гринштейн был расстрелян 25 января 1938 года по обвинению «в участии в контрреволюционной террористической организации».

После этого прошла серия арестов сотрудников Главвостлеса. За Михаилом Юрьевичем пришли 6 августа 1938 года. Во время ареста в доме была только пожилая няня, жена и дочь Рапопорта были в отъезде. Впоследствии дочь Рапопорта вспоминала: «За полгода до этого, 9 февраля 1938 года, был арестован мой жених, приват-доцент I-го Московского медицинского института, где я тогда училась на четвертом курсе, Григорий Львович Розенцвейг, врач, альпинист, участник Памирских экспедиций, в августе 1937 года в составе группы из восьми человек поднявшийся на вершину Пика Ленина (Григорий Львович Розенцвейг был арестован 10 февраля 1938 года по обвинению «в принадлежности к контрреволюционной террористической и шпионской организации и подготовке терактов против руководителей ВКП(б) и советского правительства». Его расстреляли 7 апреля 1938 года. – ред.). Чтобы отвлечь меня, вероятно и для того, чтобы я не бегала так часто к матери и сестре моего друга, родители уговорили меня поехать с мамой в Гагры. Там, через пять дней после приезда, и настигла нас телеграмма…».

По свидетельству дочери, при аресте были изъяты все личные документы, подшивка газеты «Искра» за все годы издания, книги и машинописная рукопись работы Рапопорта по истории России. Две комнаты, в которых они жили, опечатали, оставили лишь небольшую комнату мамы (18 м).

«У отца была подобранная им у букинистов хорошая библиотека, в основном история, философия, его любимый Спиноза. Были, конечно, классики, поэзия <…> Из двух уцелевших писем отца мне одно – лекция о Шекспире (1937 г.), второе - печатными буквами сказка. Отец преклонялся перед В.Г. Короленко и хранил его письмо в ответ на свой рассказ, который отец послал ему. Помню, там были слова: "Пишите, молодой человек, пишите!"», - вспоминала дочь Рапопорта.

Как следует из архивных документов, Михаилу Юрьевичу предъявили обвинения в том, что он якобы с 1924 года являлся агентом латвийской и германской разведок, которым передавал на протяжении ряда лет шпионские сведения. Согласно версии следствия, Рапопорт якобы еще в 1929 году вступил в антисоветскую диверсионно-вредительскую организацию правых, по заданию которой проводил вредительскую работу в лесной промышленности.

«Мы вернулись в Москву к запечатанным комнатам. Начались мои мытарства, хождения в очереди. <…> Эти очереди! Безмолвные почти, обреченные люди с отчаявшимися глазами и серыми лицами… Женщины, женщины – молодые, старые, иногда почти девочки, изредка пожилые мужчины, женщины, женщины. И слова-то какие: “За кого стоите?” - муж, брат, сын, отец – изредка жена или дочь, - вспоминала Фелика Михайловна. - Когда после ареста я нашла отца в Бутырской тюрьме, первую передачу – 25 рублей – у нас приняли 12 сентября 1938 года. Вторую – 27 сентября – не приняли: “Выбыл”…».

Именно в этот день, через полтора месяца после ареста, Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Рапопорта к расстрелу по обвинению в «шпионаже». Он был расстрелян в тот же день. Ему было 56 лет.

Но семья ничего не знала о приговоре. «3 декабря на очередном "приеме" у дежурного Военной коллегии я стала как-то смелее, нет, просто менее смиренно-обреченной. <…> Я сказала, что не столько учусь, сколько стою в беспросветных очередях, что я хочу знать, в чем обвиняется мой отец. <…> “Ваш отец осужден по статье 58 п. 7, 8, 10 на 10 лет режимных лагерей без права переписки, с конфискацией личного имущества”. Я тогда не знала весь ужас этого приговора».

Михаил Юрьевич Рапопорт был полностью реабилитирован в 1956 году. «В 1956 году мы получили, в ответ на запрос, похоронную на отца (в этой справке смерть была датирована 13 октября 1944 года, в графе «причина смерти» стоял прочерк. – ред.). Однако, когда я разговаривала с прокурором Военной коллегии, после реабилитации отца, он мне сказал, что Михаил Юрьевич Рапопорт, мой отец, был расстрелян 27 сентября 1938 года».

Лишь в 1990 году семья получила свидетельство о смерти, в котором были записаны истинные дата и причина смерти.

«Своего деда Михаила Юрьевича Рапопорта я не знала, - написала нам заявительница, внучка Рапопорта Марина Витальевна Бокариус. - Я родилась через три года после его смерти. Сегодня исполняется 80 лет после его трагической кончины. Но в детстве и всю жизнь рядом с мамой и бабушкой я чувствовала атмосферу беззаветной любви и преданности ему. Когда я смотрела фильм “Холодное лето пятьдесят третьего…”, я гордилась ими, потому что ни при каких обстоятельствах им не могло прийти в голову отречься от мужа и отца. Незадолго до своего ухода мама написала статью о своем отце – “Этого нельзя забыть” (выдержки из этой статьи, напечатанной в 1992 году, использованы в данной публикации. – ред.), а мне сказала, что в ее жизни не было и дня, когда бы она не вспоминала отца.

Он был высокообразованным человеком, прекрасно знал историю, у него была замечательная библиотека, он переписывался с В.Г. Короленко. Посылал ему на отзыв свою повесть о России, которая пропала после обыска вместе со всеми его бумагами и письмами, писал сказки для своей маленькой дочери. Он был очень музыкален, прекрасно пел. Любил и был любим.

О том, что он был расстрелян в октябре 1938 года, мама узнала только во время реабилитации в 1956 году. А в дни войны к бабушке не раз приходили люди от его имени, забирали деньги и крохи продуктов, которые сумела переправлять ей мама из деревни…

Я застала людей, знавших его. И все его любили. Все, кто знал его и общался с ним: его сестра, друзья юности, кучер, который возил его на службу, соседи по дому, няня, прожившая рядом с ним 20 с лишним лет. Она не могла пережить его ареста, была единственной свидетельницей его ухода из дома. И потом по многу раз в день говорила, как он ей крепко-накрепко руку пожал, и повторяла последние слова, которые он сказал, уходя, махнув рукой: “Девчонку жалко”. А когда она кинулась к нему со словами: “Барин, что же это происходит?!”, офицер оттолкнул ее и сказал: “Ты что, старая, бар и господ давно нет”. Она с достоинством ответила: “Вот он барин, а ты – нет. Он никогда в жизни мне ты не сказал”».