«Последним адресом» Бориса Владимировича Шевякова стал Никитский корпус Новгородского Кремля. Название этого единственного сохранившегося на Владычном дворе Кремля гражданского здания связывается с новгородским епископом XII века Никитой. В 1930-е гг. здесь были квартиры и жили сотрудники музея.
Борис Владимирович Шевяков родился в Петербурге в 1908 году (точная дата рождения неизвестна; по всей вероятности, она есть в следственном деле, но ни родственникам, ни исследователям его пока не удалось увидеть), окончил Институт истории искусств, стал искусствоведом и художником-реставратором. Работал в Новгородском историческом музее, занимался изучением и сохранением памятников древнерусской культуры и искусства. 22 января 1933 года Шевяков был арестован по делу Новгородского общества любителей древности и приговорен к 10 годам лагерных работ. Наказание отбывал в Ухтинско-Печорском лагере (Ухтпечлаге), после попытки к бегству был переведен в Соловецкий лагерь. 9 октября 1937 года приговорен к смертной казни. Расстрелян в урочище Сандармох. Его жене, реставратору Татьяне Сергеевне Щербатовой удалось с маленькой дочкой избежать ареста и уехать работать в Грузию.
Фото с сайта www.prokoni.ru
В 2004 году дочь Шевякова Вера Борисовна Ковалевская, ставшая крупным археологом, опубликовала труд своей матери о фресках новгородского храма Спаса на Нередице. В книге воспроизведена единственная работа, которую Б.В. Шевяков успел опубликовать – брошюра «Нередица» (Новгород: Издание Новгородского музея, 1931). В книгу включен и биографический очерк В.Б. Ковалевской о родителях – яркие, ценные сведения из семейной памяти и документов, в частности, свидетельство о свидании в 1935 году на Соловках. Приводим фрагменты этого очерка*.
«Я хочу более подробно рассказать о моем отце – Борисе Владимировиче Шевякове, которому Татьяна Сергеевна хотела посвятить свою книгу. Борис Владимирович, как и Татьяна Сергеевна – тоже младший в семье, тоже имевший трех старших братьев и сестру – родился в 1908 году в Петербурге. Мать его, Лидия Александровна – дочь известного всему биологическому миру академика Александра Ковалевского. Отец – Владимир Тимофеевич Шевяков – известный биолог, профессор Петербургского университета и Женского Педагогического Института, автор классических трудов, сохранивших свое значение до сегодняшнего дня. Судьба уберегла его от репрессий: в 1918 году он уехал в командировку в Пермь, где еще в бытность свою товарищем министра создал Университет, направив туда ряд своих учеников, оттуда, в связи с гражданской войной, он переехал сначала в Омск, а затем в Иркутск. В Сибири можно было скрыть от нового режима работу на протяжении шести лет товарищем министра просвещения, должность сенатора и профессора Петербургского университета.
На младшего сына Владимир Тимофеевич оказывал большое влияние широтой своих взглядов, строгой систематичностью в работе, и, главное, своим отношением к научной деятельности. В письме старшему сыну <...> написанном менее чем через месяц после октябрьского переворота, Владимир Тимофеевич пишет: «Великое дело – наука. В ней все: удовольствие, отдых и уход от реальности. <...>.
Недолго просуществовавший Институт Истории Искусств (бывший Зубовский), в котором учились Татьяна Щербатова и Борис Шевяков, был для Советской России уникальным учебным заведением. Он был платным (правда, Татьяна Сергеевна как сирота и родственница основателя графа Зубова была освобождена от платы), с очень сильной профессурой и с высокоинтеллигентным составом студентов, которые, как правило, в силу своего дворянского происхождения не допускались в другие учебные заведения. Многие однокурсники моих родителей стали впоследствии научными сотрудниками Государственного Эрмитажа и Русского музея, а теплые отношения между бывшими студентами, так же как и между студентами и профессорами, оставались на всю жизнь.
Если в доме Щербатовых был культ искусства и природы, то в доме Ковалевских и Шевяковых – культ науки, я бы добавила, науки и научных путешествий.
В 1928 году Владимир Тимофеевич Шевяков был приглашен в Италию, на биологическую станцию в Неаполе, где он и ранее проводил ряд научных исследований. Он получил возможность пригласить туда и сына Бориса, который несколько месяцев путешествовал по раннесредневековым итальянским церквям, описывая и фотографируя росписи и зарабатывая себе на пропитание, рисуя портреты крестьян. От этой поездки до сих пор сохранились две копии фресок.
Особое место занимает 1929 год – год окончания института большинством учеников Дурново. Все они отправляются на Кавказ. <...> Часть группы – Т. Щербатова, Б. Шевяков, А. Стена и Е. Сачавец-Федорович вместе с грузинскими художниками, под руководством Георгия Николаевича Чубинашвили (многие годы директора тбилисского Института истории грузинского искусства) занимаются копированием фресок из пещерных монастырей Давид-Гареджи для выставки древнегрузинского искусства, готовящейся к показу за границей в 1930 году.
Заработав деньги, Т. Щербатова и Б. Шевяков на много месяцев отправляются в полное трудностей, достаточно опасное <...> и довольно голодное пешее путешествие по Грузии. За девять месяцев они прошли с рюкзаками 1200 км, осмотрев и описав росписи восьмидесяти храмов. Их записные книжки оставались путеводной нитью для Татьяны Сергеевны во всех дальнейших поездках по Грузии с 1935 по 1985 год.
В 1930 году Т. Щербатова и Б. Шевяков поженились, тогда же Борис Владимирович стал научным сотрудником в Новгородском музее и начал систематизировать огромный фотоархив и научные записи. В этом же году скоропостижно умер в Иркутстке его отец.
Работа, семья, рождение дочери, издание Шевяковым первой книги-брошюры о Спасе на Нередице. Татьяна Сергеевна разрывается между Ленинградом и Новгородом. Получает заказ на копирование фресок в Русском музее и Эрмитаже, даже из Тбилиси поступают заказы. В Новгороде она копирует фрески в храме Успения на Волотове, Спасе на Нередице, Спасе на Ковалеве, Спасе на Ильине. <...> Подробные описания всех росписей Спаса на Нередице сделаны ими именно в это время, и через половину столетия, когда в храме осталось всего несколько фресок, оказалось возможным восстановить по этим описаниям погибшие росписи.»
В 1933 году Б.В. Шевякова арестовали. «Он проходил по следственному делу № 76 среди музейных работников и ученых краеведов – членов новгородского Общества любителей древностей. Документы по этому делу неоднократно публиковались в газетах . Читать их больно и тяжело. Этот процесс не отличался от других: те же самооговоры, тот же набор слов обвинителей: “на борьбу с советской властью посредством антисоветской агитации”, “обрабатывали молодежь в антисоветском духе”, “защита помещичьих усадеб, ... церквей и религиозных реликвий под вывеской музейно-исторической ценности” .
Борис Владимирович Шевяков не признал себя виновным, и, очевидно, поэтому по решению все той же пресловутой “тройки полномочного представителя ОГПУ” “Б.В. Шевяков, заведующий отделом социалистического строительства Новгородского исторического музея, был приговорен к лишению свободы на 10 лет”.
Т.С. Щербатова-Шевякова в письме Л. Тынтаревой писала о доводах следствия в связи со студенческими летними бесплатными практиками 1925 – 1928 годов по копированию фресок группой Л.А. Дурново: “даром никто работать не будет: они, очевидно, тайно получают от интервенции – стремятся сохранить религиозное искусство на случай переворота” .
Приводить все вздорные и соответствующие духу времени обвинения я не буду. Через пятьдесят один год, по запросу Новгородского музея, все были реабилитированы.
Отправленный в Печорские лагеря, в Чибью, Борис Владимирович некоторое время проработал в геологической партии, бежал, был пойман и отправлен в Соловки. Была переписка, были к Новому году детские стихи на оберточной бумаге, написанные красивым бисерным почерком и украшенные засушенными цветами, птичьим пухом, картинками с конфетных оберток, получение которых было в детстве праздником. Было и одно свидание в 1935 году в Соловках, которое я помню всю жизнь как самое счастливое время моего детства.
Маленькая комната с белоснежными побеленными стенами, веселый солнечный зайчик на них, радостный голос отца. Целый день бесконечных, веселых сказок, прогулки, клумба разноцветных анютиных глазок рядом с домом, прыскающий в меня одеколоном парикмахер (может, охранник) и неподдельное счастье. Но сейчас я передам слово моей матери, и сразу станет ясно, что это – счастье за колючей проволокой, и только глаза четырехлетней девочки этого не видят.
“Я приехала на свидание с четырехлетней дочерью Верой. На Поповом острове был специальный маленький домик для свиданий, состоявший из трех комнат. В первой сидел часовой. Наше свидание было в одной из этих комнат. Разрешалось видеться в течение 10 часов. Хочешь – 10 дней по часу, хочешь – сразу 10 часов. Я решила прожить 5 дней и видеться 5 раз по 2 часа. Дочь я оставила у отца. Вокруг этого домика от входа до входа по фасадной стене был густой забор из колючей проволоки, вокруг трех стен домика оставлен проход для прогулок арестантов в полтора метра шириной. Вот по нему и гулял отец с четырехлетней дочерью. Она никак не могла понять, зачем эта колючая изгородь. Он все 5 дней ввыдумывал и выдумывал и рассказывал ей всякие сказки. Брать по часу свидание, растянув его на 10 дней, я не могла, так как у меня было очень мало денег, я не могла нанять на 5 дней комнату и провела все пять дней в огромном деревянном, с одной большой залой, морском вокзале. Было очень холодно, но в обоих концах зала были горячие камины, возле которых можно было погреться. Стояли в нем лишь деревянные скамейки со спинками, на которых я ютилась, грелась. Зал был абсолютно пустой. На свидании муж сказал мне: ‘Нас, всех арестантов, собрали и объявили, что концлагерь на Соловецких островах уничтожается, но так как это лагерь самых тяжелых преступников, то эти наиболее «преступные» будут отсортированы. Связанные руками выше локтей попарно, будут вывезены на баржах в Белое море и сброшены в воду, а менее «преступные» будут размещены в менее строгих концлагерях. В Соловках же будут созданы дома отдыха и санатории...’. На последнем свидании муж сказал: "Я стащил и спрятал спасательный круг. Я улучу момент и уплыву в Белое море (он хорошо плавал), температура воды – 4 градуса, и, конечно, я утону, но я умру свободным".
Что мой отец не смог умереть свободным, мы узнали через много лет, ночью, на вокзале в Тбилиси, встретившись с человеком, который в то же время был в Соловках. Он находился на последней барже, которая была остановлена телеграммой из Москвы “прекратить зверства”, а мой отец был на предпоследней.
В 1936 году, по приглашению Шалвы Ясоновича Амиранашвили, директора Музея искусств Грузии, Татьяна Сергеевна переехала в Тбилиси. С 1936 по 1987 год она жила и работала в Грузии, исполняя копии фресок по заказам музеев, работая по договорам. Ежегодно отправляясь в самостоятельные экспедиции, она месяцами работала одна, копируя фрески в отдаленных церквях и монастырях Грузии и Армении.
Судьба распорядилась так, что Грузия стала для моей матери страной, давшей и спасение, и возможность заниматься делом ее жизни. Но началом всех начал, всего того, что легло в основу ее подвижнического труда, явилось изучение памятников древнерусской культуры, и прежде всего Нередицы».
* Полностью текст очерка с фотоиллюстрациями см.: В.Б. Ковалевская. «Люди, создавшие это, еще при жизни ставят себе памятник...». В кн.: Т.С. Щербатова-Шевякова. Нередица: Монументальные росписи церкви Спаса на Нередице. Москва: Галарт, 2004. С. 23-30. Из этой книги взяты фотографии Бориса и Татьяны Шевяковых.
сюжет программы «Новости дня» Новгородского областного телевидения
