Москва, Столешников переулок, 14

Четырехэтажный доходный дом был построен в конце XIX века архитектором В.В. Барковым в стиле эклектики. Принадлежал одному из крупнейших московских домовладельцев А.А. Карзинкину. В этом доме в разное время жили архитектор К.А. Дулин, автор здания Хлебной биржи в Гавриковом переулке, изобретатель системы записи звука на пленку П.Г. Тагер, певица И.Д. Юрьева. В 1930-х годах здесь размещалось популярное в московской литературной среде кафе «Сбитые сливки».

Согласно базам «Мемориала», восемь жильцов этого дома были расстреляны в годы Большого террора. Двоим из них сегодня мы установили мемориальные таблички.

Заявку на установку таблички Станиславу Антоновичу Козловскому подал его правнук Олег Козловский. До этого он провел тщательное расследование дела своего прадеда и по его итогам написал пост, а затем – текст для нашего сайта, который мы приводим ниже:

«В конце 2016 года я решил выяснить судьбу своего прадеда – Станислава Антоновича Козловского. Я не знал о нем практически ничего, кроме смутных семейных слухов о том, что он якобы исчез где-то в конце 1930-х, и больше его не видели. Эта тема была в семье негласным табу, причем не только все советское время, но и какое-то время после. Никто, знавший его, до наших дней не дожил. Меня терзало любопытство и какое-то чувство стыда, будто я сам, не пытаясь ничего выяснить, стал участником этого заговора молчания. Но когда я узнал историю Дениса Карагодина, предпринявшего дотошное расследование судьбы своего репрессированного прадеда, поговорил с Сергеем Гуляевым, изучавшим дело своего деда, я решил тоже действовать. Как ни странно, все оказалось проще, чем я думал.

В базе «Мемориала» я нашел упоминание об аресте в Москве человека с фамилией/именем/отчеством, как у моего прадеда, и вроде бы знакомым адресом. Никакой другой информации, кроме года рождения, обнаружить не удалось. Я отправил по электронной почте в архив ФСБ запрос, указав известную мне информацию. Уже через пару недель мне ответили, что следственного дела у них нет, но при этом дали номер дела и переслали запрос в Госархив. Оттуда мне вскоре позвонили и предложили прийти ознакомиться с делом.

Дело моего прадеда оказалось достаточно типичным для своей эпохи и одновременно необычным. Хотя, наверное, так можно сказать о любом деле.

Станислава Антоновича Козловского, работавшего руководителем среднего звена в НИИ полупродуктов и красителей (НИОПИК), арестовали 17 февраля 1938 года. Причин с точки зрения НКВД было достаточно: в 1927 году его уже судили за контрреволюционную деятельность (тогда он отсидел два года), его отец был царским офицером, мать – дворянкой. Но главное – польская фамилия, это ведь был период борьбы с «польской агентурой», которую выявляли буквально по всей стране. Правда, прадед был родом из Могилева и называл себя белорусом, но кого это тогда волновало? Наконец, незадолго до того был арестован и расстрелян директор института Мкартич Галустян. Так что неудивительно, что на первом же допросе, состоявшемся через месяц после ареста, 25 марта, от Станислава Козловского требовали признаться в шпионаже в пользу Польши – и почему-то одновременно Германии.

И он признался. Сказал, что был завербован Галустяном и по его указанию вредил, как мог, советской власти: заказывал за рубежом дорогое оборудование, но не передавал его в работу, а держал на складе. Кроме того, прадед якобы информировал Германию и Польшу «о политическом настроении инженерно-технического персонала» на заводе «Революционер», производившем эмалированные котлы. Читать эти абсурдные признания тяжело. Конечно, я не знаю, что происходило в течение месяца с ареста до допроса, и осуждать прадеда не могу, тем более что он никого не «заложил».

Как ни странно, это еще не конец. По какой-то причине Станислава Козловского не расстреляли вскоре после признаний, а продержали в тюрьме еще целых восемь месяцев. До ноября 1938 года в деле нет ни одной бумаги. А потом появляется новый протокол, на котором он отказывается от всех признательных показаний. Несколько повторных допросов, где следователь требовал признаться во вредительстве, результата не дали. Следствию пришлось срочно искать еще что-то.

И они нашли. Два сотрудника НИОПИК – Новиков и Гусев – дают идентичные показания о том, что Станислав Козловский «замораживал» (т.е. задерживал) на складе ценное иностранное оборудование и тем вредил советской экономике. Появляется также характеристика от директора НИОПИК Слободского с комичной фразой: «В работе Козловского наблюдалась неорганизованность и бессистемность, но, имея, видимо, большое знакомство, ему удалось, как снабженцу, выполнять порученное дело».

Дело готово, его только переквалифицируют со шпионажа (ст. 58 ч. 6 УК) на вредительскую деятельность (ст. 58 ч. 7) и передают в прокуратуру.

И происходит удивительное. 20 февраля 1939 года прокуратура возвращает дело на доследование, поскольку не установлено, «в чем заключалось вредительство со стороны обвиняемого», каким был размер ущерба и не выяснены «все обстоятельства, как уличающие, так и оправдывающие обвиняемого». По требованию прокуратуры создается комиссия НИОПИК для определения размера нанесенного ущерба. И тут происходит немыслимое: комиссия «не находит данных для обвинения в нанесении ущерба институту и государству».

Дело опять разваливается, но его не закрывают: следствию нужно придумать что-то новое. В какой-то момент деда пытаются обвинить в антисоветской пропаганде. Но его сокамерник, бежавший из Германии еврей Гильде, отказывается дать показания на Козловского. Время идет, уже лето 1939 года, а в чем виноват обвиняемый, до сих пор не ясно.

Наконец очередной следователь находит простое, но эффективное решение. Два работника Рубежанского химкомбината в Донецкой (тогда Сталинской) области Петр Яновский и Иван Вагин дают одинаковые показания: якобы в 1934 году, посещая их завод, Козловский просил их нарисовать схему расположения заводов и групп химкомбината.

Обвинение опять переквалифицируют – с вредительства вновь на шпионаж – и повторно предъявляют Станиславу Козловскому. Он отрицает свою вину, да и доказательства даже по сталинским меркам сомнительные, но это не проблема. Дело отправляют не в суд, а в Особое совещание НКВД – внесудебный орган, выносивший решения, как правило, списками и заочно.

5 января 1940 года ОСО приговорило Козловского к пяти годам лагерей за «шпионаж». Его отправили в Северураллаг в Свердловскую область, где 10 марта 1942 года он умер, не дожив год до освобождения.

В 1989 году прокуратура СССР признает моего прадеда подлежащим реабилитации.

Хотя история эта трагическая, как ни странно, она дала и повод для оптимизма. Четыре человека дали лживые показания против моего прадеда, которые в итоге стоили ему жизни. Но были и другие: коллеги, решившиеся пойти наперекор следствию и отказавшиеся поддержать обвинение против бывшего сотрудника; друзья и знакомые, не побоявшиеся прийти к следователю и заступиться за Козловского; сокамерник, ожидавший собственный приговор от ОСО НКВД, но не ставший помогать в фабрикации обвинения. Даже в худшие годы сталинизма искра человечности продолжала жить во многих. Значит, и для нас не все потеряно.

Разобравшись в деле прадеда, я практически сразу решил связаться с «Последним адресом» и попытаться установить табличку на доме, где жил до ареста Станислав Антонович. Почему я считаю это важным? Прежде всего, мы в каком-то смысле возвращаем в мир человека, несправедливо «изъятого» и забытого даже самими близкими людьми. Мы не можем вернуть ему жизнь, как и сотням тысяч других убитых в ходе репрессий, но в каком-то смысле мы можем дать им бессмертие, хотя и символическое, конечно. Думаю, это меньшее, что мы как потомки должны сделать.

Не менее важно, что эти таблички служат постоянным напоминанием о черных страницах нашей истории. На них имена «простых» людей, не совершавших, быть может, научных открытий и ратных подвигов, но имевших право жить и лишенных этого права. Каждый прохожий может соотнести себя с ними, на минуту остановиться и задуматься, как сделать так, чтобы подобные времена никогда не повторились. В этом роль скромных металлических прямоугольников, установленных тут и там в городах России, не менее важна (а я думаю, что более), чем огромных гранитных официальных памятников».

Елена Нестеровна Маковецкая (в девичестве Канделаки) родилась в 1888 году в Тифлисе. Получила среднее образование.

Ее муж, Ипполит Николаевич Маковецкий, в 1919 году был членом Петроградского отделения Научно-технического отдела ВСНХ (ПОНТО). Затем одно время работал в Ревеле (Таллин) в представительстве Наркомата внешней торговли РСФСР под началом Георгия Соломона, уполномоченного Наркомата в Ревеле, видного деятеля российской социал-демократии, ставшего впоследствии одного из первых советских невозвращенцев. В 1920 году Ипполита Николаевича неожиданно вызвали в Москву и там арестовали, обвинив в шпионаже в пользу Польши. Но вскоре его отпустили. Вот как об этом пишет Георгий Соломон в своих воспоминаниях: «Освободившись из тюрьмы, Маковецкий подробно написал мне (конечно, с оказией) о причинах своего ареста и о том, как он освободился: «По существу дела, - писал он, - я был арестован просто как «соломоновец» и, разумеется, стараниями Литвинова, ненавидящего Вас до чрезвычайности». Тем не менее ему было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу Польши. Обвинение подтверждалось «документом», напечатанным на пишущей машинке (на бланке ревельского представительства) и содержащим какие-то военные сведения и подписанным якобы Маковецким. Но ему удалось доказать подложность своей подписи, и, благодаря дружбе его жены-грузинки с известным большевиком Камо, он был месяца через два освобожден».

Некоторое время спустя после освобождения Маковецкий был назначен заместителем председателя Всесоюзной Западно-торговой палаты. Под его руководством были организованы первые советские выставки за границей, создан Областной музей внешней торговли, который после его смерти в декабре 1925 года (он умер скоропостижно, прямо на рабочем месте) был назван его именем. Его жена, Елена Нестеровна, была сотрудником этого музея.

В 1927 году ее назначили секретарем Оргкомитета Всесоюзной Западно-торговой палаты. Когда в 1928 году палата была переведена в Москву, Маковецкая переехала в столицу. Ее назначили генеральным секретарем палаты, в октябре 1931-го - генеральным секретарем Всесоюзной торговой палаты (ВТП). В 1934 году она стала заместителем председателя ВТП и по совместительству заместителем комиссара советской части Международной выставки в Париже. В 1935 году председателем ВТП был назначен Станислав Адамович Мессинг.

Мессинга и Маковецкую арестовали в один день - 15 июня 1937 года. Они проходили по делу о «Польской организации войсковой» (ПОВ).

ПОВ была создана в 1914 году Юзефом Пилсудским, в 1921 году была расформирована. Тем не менее, в годы Большого террора множество поляков были репрессированы по ложным обвинениям в принадлежности в ПОВ. 9 августа 1937 года тогдашний нарком внутренних дел Ежов издал приказ под № 00485 “О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР”, положивший начало «польской» операции НКВД. В документе, в частности, говорилось:

“ПРИКАЗЫВАЮ:

С 20 августа 1937 года начать широкую операцию, направленную к полной ликвидации местных организаций “ПОВ” и, прежде всего, ее диверсионно-шпионских и повстанческих кадров в промышленности, на транспорте, совхозах и колхозах. Вся операция должна быть закончена в трехмесячный срок, т.е. к 20 ноября 1937 года”.

По версии следствия, Мессинг был «крупным польским шпионом» и одним из руководителей ПОВ. Его расстреляли 2 сентября по обвинению в «шпионаже».

Елену Нестеровну продержали в тюрьме подольше. Приговор ей вынесли лишь через пять месяцев после ареста - 15 ноября 1937 года: высшая мера наказания за «участие в польской шпионско-диверсионной организации – ПОВ». Приговор был приведен в исполнение в тот же день. Ей было 49 лет.

Расстреляны были и другие коллеги Мессинга и Маковецкой, в том числе начальник АХУ ВТП Самуил Рафаилович Липов (арестован 27 августа, расстрелян 1 декабря 1937 года). Согласно данным, которые приводит в своей статье «Репрессии против руководства Всесоюзной торговой палаты» историк В.И. Федотов, из 60 членов Совета ВТО были расстреляны 59 человек.

В годы сталинских репрессий пострадали и другие родственники Елены Нестеровны, о чем в 1989 году сообщила, заполнив анкету «Мемориала», ее племянница Вера Думбадзе: репрессированы были сестра, брат, невестка, зять и племянница Елены Нестеровны. В базах «Мемориала» есть сведения о Константине Несторовиче Канделаки, заместителе директора Тбилисского мединститута, который был арестован 8 августа 1936 года и расстрелян 28 июня 1937 года по статье 58-10, 58-11 УК ГССР. Возможно, это и есть брат Маковецкой. По версии следствия, он с 1927 года «состоял в организации троцкистов, был связан с руководителем организации Ладо Думбадзе. До последнего времени вел активную работу в контрреволюционной троцкистской организации в Грузии».

Елена Нестеровна Маковецкая была реабилитирована в 1959 году.

Церемония установки таблички «Последнего адреса» (фото), (видео)