Санкт-Петербург, улица Радищева, 26-28

Михаил Васильевич Захаров был купцом 2-й гильдии, имел кирпичный завод в Ижоре, возглавлял Уездный банк и входил в множество городских собраний. Михаил Захаров владел доходным домом, стоящим на пересечении трех улиц — Радищева, Виленского и Баскова переулков, который строился в самом конце XIX века архитектором Леоном Богуским. Это было время, когда в архитектуре эклектично смешивались разнородные стили. В здании есть черты и модерна, и итальянского ренессанса и французского Belle Époque.

Когда-то в доме размещалось русско-японское общество, но бОльшая его часть до революции сдавалась в наем.

Здесь, занимая три комнаты, проживала семья Николая Александровича Родионова. Родственники Родионова прислали о нем краткую биографическую справку.

«Николай Александрович Родионов родился в 1896 году в Козьмодемьянске. Его отец Александр Федорович Родионов работал бухгалтером у купца Якова Голубева. Был женат на дочери Голубева Агриппине Яковлевне. Их дети воспитывались в старообрядческой семье деда.

Николай Родионов окончил с похвальным листом Коммерческое училище в Казани. Поступил в Политехнический институт в Петрограде. В 1918 году он участвовал в установлении советской власти в Козьмодемьянске. С 1919 года — член ВКП(б). До этого два года он состоял в партии левых эсеров.

В 1920 году Николай Александрович женился на Александре Николаевне Ляпидовской, дочери псаломщика церкви села Балдаево. В январе 1921 года у них родился сын Борис.

1926 г.

В том же году Николай Родионов был мобилизован в РККА. Окончил курсы политработников и стал политкомиссаром. Воевал на фронтах Гражданской войны, участвовал во взятии Перекопа и в других военных операциях. По окончании войны Родионов получил назначение в Политуправление Народного комиссариата по военным делам.

В 1925 году Николая Александровича направили в Ленинградский военный округ инспектором военных политучилищ. На военной службе он состоял до конца 1920-х годов. В связи с упразднением в РККА института политкоммисаров Родионов был демобилизован в звании корпусного политкоммисара. После демобилизации он находился на ответственной партийной работе в Областном и Городском комитетах ВКП(б) Ленинграда.

В январе 1934 года Николай Александрович участвовал в работе XVII съезда ВКП(б) в качестве делегата от Ленинградской партийной организации. Был ближайшим соратником Кирова, заведовал Агитпропотделом Ленинградского обкома и горкома. В 1935-37 годах он работал директором Всесоюзного научно-исследовательского института алюминиево-магниевой промышленности».

Николай Родионов был сподвижником, другом Сергея Кирова. Родионов слышал смертельные выстрелы, видел, как Киров потом падал, а его убийца Николаев пытался сымитировать самоубийство и кричал набросившимся и избивающим его людям: «Мне же обещали!» По воспоминаниям второй жены Родионова Натальи Борисовны, Николай Родионов после убийства Кирова плакал: «Я никогда в жизни не слышала, чтоб так рыдал мужчина». Затем он сказал жене: «Ты запомни, что это самый страшный день в нашей жизни». Родионов нес и гроб на похоронах Кирова.

29 января 1937 года Николай Александрович Родионов был арестован и обвинен в том, что «… являлся активным участником контрреволюционной троцкистско-зиновьевской организации, совершившей 1 декабря 1934 года злодейское убийство С. М. Кирова и подготовлявшей в последующие годы террористические акты против руководителей ВКП(б) и Советского правительства».

Жена Наталья Борисовна хорошо помнит и день ареста, и последующие события. Муж «пошел на работу, вернулся он часов в 6, как всегда, а часов в 9 за ним пришли…

Сделали обыск. В комнате дочери, где она спала, ничего не тронули, только спросили, что у нее там стоит, для чего что — у нее было много лабораторных предметов для химических опытов. У меня было много книг. Их просмотрели, сделали опись. Потом сказали: «Попрощайтесь». Я ему дала белье, очки ему дала. Попрощались…

Мне сказали, что я могу передавать мужу каждую неделю передачу: продукты и белье чистое привозить. Я аккуратно привозила чистое белье, мне передавали обратно грязное, я передавала ему продукты: колбасу, масло, хлеб.

Был такой небольшой мешок, я вышила его фамилию.

Огромные очереди были там, потому что арестованных была масса, но ничего не поделаешь — мирилась. Потом мне сказали, что можно посылать каждый месяц 25 рублей почтой, я это посылала в феврале, марте, и в апреле я успела послать.

Через неделю после ареста меня вызвали на допрос. Допросы сводились в основном к тому, кто и когда у нас бывал. Ничего существенного не спрашивали. Вызывали меня часов в 11 или 12 ночи. Держали долго, говорили: «Ну посиди, подумай еще». Я даже стала брать с собой бутерброды.

На этих допросах меня поражала бесполезность этих разговоров. Как никак, я работала, целый день была на работе, а часов в 12 ночи меня вызывают в Большой дом. Хорошо, что жила я близко, могла пойти пешком без всякого транспорта, меня сразу принимали, там был выписан пропуск.

Я приходила, комната всегда была одна и та же — 666; там меня ждал мой следователь.

Следователь, надо сказать, вел себя со мной очень корректно; был такой Козлов Федор Иванович, он никогда не нарушал правил вежливости, спрашивал серьезно, но без всяких там угроз. Раз пять или шесть меня вызывали, а в конце даже протоколов никаких не велось, а вот спрашивали, и все. Кто бывал у нас, они уже знали. Назовешь кого-нибудь — этого мы знаем, это мы знаем. Зачем меня вызывали, собственно говоря, и непонятно.

Я считала, что это было общество очень приличных партийных людей, которых я очень уважала, очень ценила. После ареста мужа они все поисчезали — кто был арестован, а некоторые, кто был еще на свободе, просто избегали со мной даже поддерживать знакомство, даже по телефону со мной не разговаривали. Так что я оказалась в полном одиночестве.

Н.А. Родионов, 30-е гг.

Один и тот же следователь был все время, иногда присутствовал еще какой-то другой. Следователь позвонил в институт, и мне до самого последнего дня, до мая месяца, выплачивали зарплату мужа, что вообще было фантастикой.

На шестой раз меня вызвали, когда обычно кончался допрос, где-то в три-четыре утра.

Тогда следователь мне передал, это было уже незаконно совсем, открытку, где муж прощался со мной. Он просил у меня прощенья за то, что мне пришлось пережить, и за то, что еще придется пережить.

На шестом допросе следователь мне сказал, что это последний раз мы вас вызываем, и обыкновенно он мне выписывал пропуск, и по определенной лестнице я спускалась вниз и уходила. А тут он пошел со мной вместе, на лестнице очень тихонечко мне сказал: «Наталья Борисовна, я вам советую, я пояснять ничего не буду, забирайте вашу дочку, оформляйте развод и уезжайте. У вас мама где-то в Казахстане, уезжайте к ней. Если у вас есть только возможность, сделайте это». Я понимаю, что он не мог говорить много, причем он выбрал место между пролетами лестницы, где никто не мог слышать.

Я потом уже поняла, что во время допросов наверняка нас подслушивали, потому что следователь часто даже не вел никаких записей. Спрашивал, значит, а там за стеной кто-то сидел и записывал. Или они наблюдали за мной. Вот например, был такой случай на допросе. Поскольку это было в 12 часов ночи, я, уходя туда, взяла с собой бутерброд. Потом следователю кто-то позвонил, он сказал: «Я сейчас приду — посидите». Он ушел, я достала бутерброд и начала есть. Когда вернулся, говорит: «Ну что, вспомнили что-нибудь? Или были заняты только бутербродом?» Откуда же он знал, я ведь без него ела. Значит, кто-то смотрел.

Когда сказали, что передачи носить больше нельзя, это где-то в начале мая было, я перестала ходить туда, но последнюю передачу я не взяла, не помню, почему так сложилось.

Прошел месяц май и в начале июня приехали, забрали все имущество мужа, конфисковали, его библиотеку увезли, мебель там такая была, что ее не взяли.

А после этого через несколько дней вдруг ночью, поздно, телефонный звонок раздался: «Гражданка Родионова, долго будете еще держать у нас передачу вашего мужа?»

Я конечно, напугалась, говорю: «Сейчас приеду». И вот ночью поехала туда, приехала. Там большая комната очень, пыльная, где обыкновенно всегда передачи делались. В этой комнате на улице Воинова никого кроме меня не было, и в углу в этой большой комнате лежали два пакета: мой и еще чей-то. Я его тут же быстро завернула в газету и поехала домой.

Приехавши домой, я его, не разворачивая, домработнице отдала, как раньше было всегда: «Выстирайте это». Она это взяла, через несколько минут меня зовет, говорит: «Наталья Борисовна, посмотрите, что вы мне передали». Вот она мне передает белье мужа, но это комок такой, слипшийся от крови, который пролежал уже, видимо, неделю или две, три. Он уже засохший, даже развернуть нельзя. Мы тут же затопили печку, и это сожгли. Так что из этого я поняла, что его или мучали, или…»

По делу Кирова был утвержден список лиц из 33 человек, подлежащих расстрелу. В нем был и Николай Родионов. Список был утвержден 6 мая 1937 года Сталиным, Молотовым, Ворошиловым, Косиором и Кагановичем. Приговором Военной сессии Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 23 мая 1937 года Николай Александрович Родионов был признан виновным и осужден к расстрелу с конфискацией всего лично принадлежащего ему имущества. Приговор был приведен в исполнение в тот же день. Вместе с Родионовым в этот день было расстреляно из списка 25 человек. Место погребения погибших неизвестно. Может быть, тела отвезли ночью в одну из братских могил на Кладбище памяти жертв 9-го Января.

3 сентября была арестована и Наталья Борисовна. Как «член семьи изменника родины» она была приговорена к пяти годам заключения в ИТЛ, которые отбывала в Томской тюрьме и Яйском отделении ИТЛ. По отбытии срока в декабре 1942 года была направлена на место жительства в Узун-Агач Алма-Атинской области без права проживания в городах.

В 1956 году Родионовы были полностью реабилитированы. Как указано в письме Военной Коллегии, осуществившей реабилитацию, «производившие допрос Родионова Заковский и Коркин осуждены за враждебную деятельность и фальсификацию следственных дел».

* Опубликовано с разрешения родственников репрессированного.

Фото: Наталья Шкуренок